Если б не он, я давно был бы убит. А раз жив, значит нужен, чтобы ваши головы подлые отрубать. Мы правильно едем? Смотри внимательней. Да отвечай.

— Правильно. Из-за тебя и меня, пристрелят.

— А кому нужна твоя паршивая жизнь? Ты знал, куда лез.

Далеко впереди увидели затор из машин. Спросили впереди стоящих.

Оказывается проверяли документы, машины. Рус, не привлекая внимания, попросил таксиста съехать в сторону на другую дорогу и ехать обратно.

Тот сначала заартачился, но, разглядев направленный на него ствол и деньги, повиновался.

— Ну, что, видишь? Все уже оповещены. А ты из себя самурайского камикадзе строить.

— Но рисуйся. Будешь звонить к ним, к своим хозяевам. Если хочешь жить, уговори своих боссов вернуть детей. Уверь их, что рано или поздно я и до них доберусь. Двое убиты. Ты и еще четверо уже калеки по жизни. Коленные суставы хирурги не восстановят вам никак. А тебя найдут в больнице, куда я тебя сразу же отвезу после положительного ответа твоих хозяев.

— Не дурак. Я думал ты сквозь полицейские кордоны вздумаешь прорываться.

— Не болтай: твоя жизнь в твоих руках. Думай хорошенько.

— Вези к телефонной будке.

— Полковник Динстон, высокопоставленный офицер разведки первой державы мира, вы в своем уме?

— Хэллоу, мистер Маккинрой. Вы очень неожиданны. Особенно здесь. В чем причина вашей столь энергичной тревоги.

Но эксперт сегодня менее всего желал либеральничать с Динстоном.

Его интеллигентное светское лицо светилось искренним презрением и щедрым негодованием.

— Вам скоро шестьдесят. Но вы только и смогли дорасти до шантажа и насилия над детьми. Оглянитесь на нацию. Она вам этого не простит.

Полковник мгновенно вспотел и покрылся крупными бурыми пятнами.

— Как насиловать? Прошу вас, сэр, объясниться. Для меня это звучит более чем резко и вызывающе.

Динстон никак не ожидал скорой информированности, а тем более мгновенной реакции эксперта. Но, по-солдатски, силился сохранить позу и лицо. Но сэр Маккинрой был взбешен, как никогда. И только выработанная светская учтивость, вжитая холодность кадрового разведчика заставляла стоять его прямо и по-джентльменски вести неприятный диалог дипломатического бешенства.

— По каким приказам из центра и под номером какой депеши вы исполнили указание похитить детей? Все инструкции из метрополии в Латинскую Америку должны проходить через меня. По каким каналам вы получаете информацию? Предъявите мне документ.

Полковник, как загнанный в угол чертенок, от бессилия злобно заскрежетал зубами.

— А-а, вот оно что. Это от этого у вас столько откровенной желчи ко мне. Я уже и вправду подумал, что кто-то телегу на меня настрочил с компроматом. — Полковник рискованно сплюнул на пол.

— Это не моя инициатива. У монахов много врагов. Думаю, никто конкретно не виноват В; том, что дети оказались примешанными к делу.

Вероятно их используют в качестве приманки.

Динстон с большим достоинством поднял голову. Но пулеметная речь Маккинроя была опаснее всех защитных слов полковника.

— Вы совсем не владеете ситуацией, мистер капрал, если пробуете мне отвечать также, как своим друзьям в Лэнгли. Вы завтра же подадите рапорт в отставку, если сегодня дети через четыре часа не будут освобождены. Если с девушкой что-нибудь случиться, я проявлю инициативу, чтобы ваши инициалы с вашей запоминающейся фотографией появились во всех центральных американских и европейских ежедневных изданиях. Вы меня знаете. На этом вы как политик, разведчик, личность кончитесь. Ясно?

Динстон совсем стал темно-бурым. Тело его слегка потеряло устойчивость, ноги ослабли.

— Что вы, сэр. На сей счет даны самые суровые указания. Я же прекрасно знаю этих бешеных монахов. Они страшнее всяких там газет.

Никто с ней ничего. Как можно, сэр, так плохо думать о старом кадровом ветеране.

— Что вы мне лепечете? Никто, ничего. Это у бандитов вы берете слово на веру. Где ваша былая рассудительность, осторожность, профессионализм в конце концов? Я и вправду начинал подумывать, что опыт годов у вас берет верх над молодецкой авантюрой.

— Зачем про затертые буквари, сэр, — пискливо отстаивал себя полковник. — Откуда у вас столько ненужной телячьей нежности? Вы же сами лучше меня понимаете, что разведка не терпит сентиментальности.

Вы начальник, я подчиненный. Я передам ее вам, чтобы не имелось никаких сомнений.

Динстон так тряхнул руками, будто перебросил всех детей Маккинрою сразу.

— Правильно, полковник. И это будет с вашей стороны лучший ход для вас же. Звоните, я буду здесь вас слушать. А насчет сентиментальности, усвойте, дипломатическая разведка не терпит подлости. И это вы знаете на опыте своей шкуры лично. Вспомните свои годы. Звоните.