— Вот только поправлюсь немного. Что-то вы все на стороне ищете: деньги или работу. Не допускайте, товарищ Вэн, утечки информации. Отвечайте. На вас вся метода изучения подготовки aгентов на американских базах. Когда русский будет в России, войдете в подчинение к товарищу Чану. Не верю я янки. А монах — наш человек, — генерал аккуратно перебирал фотографии монахов. — Но субъект тяжелый. И эти не легче. Следует к ним продолжать присматриваться самым тщательным образом.

— В монастыре никак нельзя, — словно из бочки, хрипло загрохотал Вэн, — архары не позволяют близкого контакта.

— Как нельзя? — взъерошился генерал. — А наши инструкции? Люди, которых туда присылали? Или для монахов не существуют наши требования?

— Они выполнили все условия положения, но ни на шаг больше.

— Ну, дорогой мой, разглядеть дальше — для этого и существует искусство разведчика.

— Есть отчеты, но они ничего не говорят.

— Не говорят, не говорят, — передразнил шеф. — Шли бы слесарничать. Вижу я, монахи молчат, но все время пререигрывают.

Глаза генерала не отрывались от больших, качественно сделанных снимков воспитанника. Их было немного, но различных, крупным планом. «Этот», — размышлял недовольно про себя. Он видел его в Американском представительстве, когда заканчивали оставшиеся формальности по поводу будущего агента. На черно-белых фото резко выделялись те черты лица, которые так неприятно привлекли тогда. Но и здесь лицо монаха оставалось маской его мыслей, сущности.

Неизвестно было, что скрывается в этом полностью отрешенном, забытом человеке. В анкете уже указан кодовый номер монаха: «XS—1809». [3] Это тоже одно из требований старейшин. По данным, то был юноша пять футов роста, шесть дюймов. [4] Вес — сто шестьдесят фунтов. Физическне данные обыкновенного крепыша. Только графа — «изометрия кисти» — пугала своей непривычностью. Соответственно против правой и левой рук стояло — 295 фунтов и 280 фунтов. Генерал удивленно посмотрел на подчиненных.

— Майор, зачам монахам такие руки?

— Не могу знать, товарищ начальник. — Не понимая, к чему клонит шеф, отвлеченно резюмировал Вэн.

— Такие лапищи. — Не унимался генерал. — Они что, кожи мнут? Сплошная загадка — эти отшельники. Если этот непримиримый схватит вас за горло, вы переживете очень неприятные минуты. Если, конечно, переживете! Несерьезно мы к ним отнеслись. Ван прав: очень возможно, что это ответвление одной из боевых сект. С такими руками к небу не возносят молитвы. Полковник Линь, вы тоже включите их в сферу самого пристального внимания. Теперь я хочу знать о них все. Хватит загадок. Действовать так, чтобы управление не получало жалоб ни от настоятеля, ни от Вана, странных поборников святейшей истины и еще черт знает чего. Мне в первую очередь неприятно выслушивать, его вызывающие речи. Он прям и упрям. Поэтому, если вы сработаете неловко, Ван не заставит себя ждать. И уши еще оттаскает дежурным. От него всякое можно ожидать, как и от этого юнца, который старательно прется по их дорожке. Даем янки «своих людей», а кто они, что они, представления не имеем.

«Не человек, нет, — замолчал генерал и задумался. — Если такой сорвется, кто его остановит?

— Майор, — он указал пальцем на лицо, — вот этот, после окончания контракта, должен быть наш. Привейте ему чувство верности и веры к нам. Его можно полезно использовать.

— Вряд ли. Все они одним дьяволом кормлены.

— А вы не теряйтесь. Я вас ценю не за рапорты. Не кому-нибудь предлагаю. Что тут мудреного? Не даром ведь… Так я говорю, товарищ Чан!? Чего вы все молчите? Что с вами?

— Так… Думаю… Не в те двери стучимся! Вэн прав. У нас нет выше добродетели, чем у монахов.

— Да ну вас: сговорились, теперь дурачите старика. Товарищ Линь, а вы что скажете?

— Если товарищ Чан сказал, так оно и есть. Чужая душа — потемки. А монах?! Вообще закрытый склеп. Заглянешь — зрения лишат. Пусть они живут себе. Ведь не трогают никого. А нам чего соваться? Своих болячек хватает.

— Ну-ну. Остается мне доложить, что наши хваленые кадры руки отрясают. Чем это вас так припугнули. Вам не звонили случайно на квартиры? Пожалуйтесь мне. Я приму меры. Ничего… Такого парнишку удобней при себе держать, чем против себя. Ведь не для гуманитарных дисциплин это отчужденное лицо. Думается мне, что сей субъект еще не открыл себя. Вглядитесь, — с этими словами генерал показал крупную фотографию, — разве он может переживать?!

— А вы полагаете, что мысль обязательно должна быть отражена на сморщенном лбу? — Чан, без присущей ему живости глядя в окно, словно его там более интересовало, выговаривал. — Что-то не тех результатов мы достигаем с этими чумазыми. Если человек пришибленный воспитанием, что может сделать врач?

— Ну вот, наконец-то тебя растормошили. В прошлый раз ты неплохо рассказал о темных сутанах. И вот я, следуя хронологической точности, тоже поворошил некоторые бумажки. Они мне подсказали, что всякие тайные организации запрещены еще с 1949 года, и что последнее общество — «Игуаньдао», против которого велась довольно шумная кампания, прекратила свое житие в 1953 году. Напомните мне, с какой целью у нас вообще шел разговор на эту тему.

— Наверное, в связи с тем, что именно они готовят искусных бойцов.

— Прекрасно. Что мы видим сейчас?

— Ничего не видим. А то, что видим, с неменьшим успехом могут продемонстрировать легальные школы и секции.

— Конечно, — лукаво покачал головой генерал, — скромность — она не лишне, если есть риск оказаться не правым. Насколько они опасны государству?

— Они не опасны.

— Так ли? Почему столько разнообразия в ваших словах?