— О, как плохо, — сетует он, — очень-очень плохо. — И ведет меня — а руки у него чуть влажные — сквозь завесы к смотровому столу, обитому бледно-зеленым винилом. Накрывает стол белой фланелевой простыней, усаживает меня. Чуткие руки — на моих коленях. — Как давно вы болеть?

— Да на самом-то деле я не больна. Просто голова ноет, и… и какое-то кожное раздражение. Думаю, может, фурункул.

— Голова болеть — весь организм болеть, — поправляет он. — Символ дисбаланса в система, то да се. Мой отец бывать доктор покойной вдовствующей императрица Китая. О, вот у нее голова быть… — Следует пространный анекдот про черную жемчужину, каковую вдовствующая императрица не то отхаркнула, не то, наоборот, проглотила на смертном одре. Доктор Хо становится то более, то менее вразумителен, в зависимости от того, забавляют его излагаемые события или шокируют. Пересказывая забавный эпизод, он хихикает, при скандальном — понижает голос до шепота. Как полагается приличной иностранке, я киваю и улыбаюсь — дескать, все понимаю, — забывая, что и он здесь — чужой.

Когда он вроде бы слегка успокаивается — я так и не поняла, это он или его отец служили покойному императору Китая в местечке под названием Манчжоу-Го [57] , — я указываю пальцем на собственный отнюдь не венценосный лоб.

— Вот здесь пульсирует.

Он сосредоточивается на точке чуть выше моих глаз и посередке. Его длинные седые волосы, задевающие пурпурный шарф вокруг шеи, падают на один глаз.

— Очень странно. — Он ощупывает мой лоб. — Точно большой прыщ, только никакой прыщ нет, то да се.

— Иногда еще выделения бывают, — сообщаю я.

— Выделения?

— Ну, вроде… как слезы.

— Может, ваш третий глаз грустный. Мы стимулировать эндорфины, вы чувствовать лучше. Может, не сразу. — Он тянется к маленькой стеклянной коробочке. — Как часто вы приходить?

Я в растерянности.

— Сколько раз вы приходить на прием?

— А сколько нужно, как вы считаете?

— О, — доктор Хо резко встряхивает головой, — два-три раза две неделя, потом будем посмотреть. — Снимает крышку со стеклянной коробочки. На ватной прокладке — четыре тонкие серебряные иголки. — Вы столько много раз заплатить?

— У меня бабла — жопой жуй, — заверяю я. Когда мистер Аракава нанял меня на работу в школу «Чистых сердец», он вручил мне в офисе коричневый бумажный конверт, битком набитый пачками банкнот по 10 000 иен. Наверное, компенсация за малыша Нобу.

Теперь озадачен доктор Хо.

— Жопой жуй? Это как в туалете?

— Ну, то есть я богата.

— Но вы артистка? — уточняет он, смазывая мне лоб спиртом.

— Вроде того.

— Значит, артистка, даже если богата. Иногда бывает. — Он вводит первую иголку. Немножко щипет, но на самом деле боли нет, только ощущение того, как она пронзает слои кожи, жира, мышц. В голове у меня что-то вспыхивает; я вижу, как иголка медленно входит в плоть.

— У меня есть постоянная работа, — поясняю я. Доктор Хо втыкает мне в лоб вторую иголку.

— Школа «Чистых сердец». — Он сгибается вдвое, хлопает себя по ляжкам. — Забавное место — девочки одеваются в мальчики, то да се. Вам нравиться?

— Мне нравятся деньги.

— Вы платить мне много. — Он сгибается еще ниже и загоняет иголку мне в голень.

— А это зачем?

— Стимулирует либидо. Вы платить много сейчас, чем больше приходить, тем меньше платить.

— С либидо у меня все в порядке. А если я стану приходить достаточно часто, вы станете платить мне?

Ему это по душе — перекидываться шутками с рослой, развязной девицей.

— Мы оба платить, — радостно сообщает он. — Когда в последний раз трахаться?

— Не так давно. — Я уже порываюсь добавить «то да се», но Япония помаленьку учит меня сдержанности.

— Как давно?

— Не помню. Пару недель назад.

— Не есть хорошо. Свет гаснуть, если не трахаться все время. Так случиться с Рита Хейворт, Она делается старой, красота уходить, то да се, перестает трахаться, свет гаснет, точно свеча под ураганом. Не есть хорошо. Для артистки трахаться — номер один.

Порываюсь было спросить, откуда ему известны подробности личной жизни Риты Хейворт, однако в голову приходит вопрос получше.

— А что номер два?

— Какать номер два для артиста, — не моргнув глазом, отвечает доктор.

Могла бы и сама догадаться.

— Когда последний раз какать?

— Сегодня утром.

— Пахнет хорошо?

— Довольно пикантно.

— Что есть пикантно?

— Ну, богатый запах. Он хлопает в ладоши.

— Ха! Это есть очень хорошо. Богатая леди, богато какает. Хорошее будущее для вас, Луиза.

Он вскакивает на ноги и принимается играть с моими волосами. Руки чешутся хорошенько ему врезать, больше всего на свете терпеть не могу, когда лезут мне в волосы. Вот только с его стороны это исключительно по долгу службы: четвертую иголку он погружает мне в ухо.

Доктор Хо колдует с машинкой, с виду смахивающей на стереоусилитель. Из спутанного клубка проводов извлекает четыре черных зажима-«крокодильчика» и прикрепляет их к воткнутым в меня иголкам. В одной руке он держит черную коробочку, вроде пульта управления от старинной игрушечной железной дороги. Поворачивает одну ручку, и в ухе у меня возникает легкое покалывание. Еще одна ручка — и каждые две секунды в голень мою впивается насекомое. Последние две он поворачивает до предела, и на лбу моем крохотные ножки отплясывают танго, туда-сюда, туда-сюда, шаг-шаг-поворот.