— Это был твой город, не так ли? — спросила незнакомка.

Девочка кивнула.

— Ты… ты единственная выжила?

Девочка снова кивнула. Она чувствовала, что женщина ждала от нее ответа, но не могла говорить. Возможно, она теперь никогда не сможет говорить.

— А сейчас тебе грустно, — сказала незнакомка. Это уже был не вопрос, а утверждение, и произнесла она это тихо и по-деловому. В голосе женщины слышалось лишь едва заметное сочувствие. — Тебе грустно и страшно, ты в отчаянии и разгневана, и больше всего ты хотела бы взять меч и отправиться на поиски тех, кто в этом виноват. Но так не получится. Ты ребенок.

Женщина встала, как будто уже все сказала, взглянула с окаменевшим выражением лица на руины города и затем села рядом с девочкой на траву.

— Сядь, дитя, — сказала она.

Девочка послушалась. Что ей еще было делать? Она не могла убежать, потому что бежать было некуда. У нее никого не было. Может быть, она принадлежала теперь этой женщине, как нечто найденное на обочине дороги. Эта мысль девочку смутила, но не сильно испугала. Это хорошо — принадлежать хоть кому-нибудь.

— Ты не хочешь назвать мне свое имя, малышка? — спросила женщина.

Девочка отрицательно покачала головой. Она немного боялась, что незнакомка разгневается, но та лишь улыбнулась, слегка откинулась назад и оперлась на локти.

— Я слишком хорошо тебя понимаю, дитя мое, — сказала она тихо, как бы говоря сама с собой. Странная грустная улыбка скользнула по ее лицу, но девочка сомневалась, что действительно поняла ее значение.

— У меня еще есть время, — неожиданно сказала незнакомка. — Если хочешь, я расскажу тебе одну историю. — Она посмотрела на девочку и улыбнулась. — Хочешь?

Девочка кивнула.

Деревня лежала в излучине реки, похожая на кусок черного угля, с трех сторон окруженная переливающейся, серебристой, сине-зеленой лентой. В последние годы деревня начала разрастаться в единственно возможном направлении.

Точнее, не совсем.

Несколько домов, построенных очень смелыми — или очень глупыми — людьми, частично выдавались в реку, стоя на сваях, как изнемогающие от жары жирные аисты с множеством ног или как каменные ласточкины гнезда, прилепившиеся под изгибом разрушенного моста. Раньше у нее было название, у этой когда-то гордой, богатой, а теперь сожженной деревни, вернее, даже несколько названий: некоторые называли ее Либари, словом из языка аборигенов, живших здесь до того, как пришли поселенцы, и значения которого никто не знал; другие — позднее — окрестили ее Зеленым Лугом. Это название абсолютно не подходило, но звучало красиво. Оба названия были утрачены, когда здесь, на реке, люди открыли силу, которую нес в себе большой серебристый поток, и использовали ее. Тогда крытые соломой хижины уступили место тяжелым, каменным домам с черными шиферными крышами, над которыми огромные дымящиеся трубы выдавали тайны, дремавшие под ними. И деревня стала городом.

Когда жители Либари — или Зеленого Луга — начали делать железо, город стал слишком безобразным для такого благозвучного названия, как Либари или даже Зеленый Луг, во всяком случае, зелеными вскоре стали сточные воды, стекавшие в реку из домов, недавно оборудованных канализацией. Это случилось потому, что их жители не только плавили железо и сталь, а постепенно и другие сплавы, но и ели, и пили, и вдыхали — правда, не зная того, — много чего, что на самом деле должно было находиться в плавильных тиглях. Если они даже и знали, их это не заботило. Во всяком случае, они удивлялись тому, что старики в городе были уже не такими старыми, как раньше, и появилось больше болезней. Но город стал богатым, богатым и безобразным, он все рос и скоро получил новое название. Теперь его часто называли Стальной Деревней, и жители приняли это название, хоть и ненадолго.

Его сожгли.

Вместе с городом.

За одну-единственную ночь, наполненную бьющими воздух черными крыльями, пронзительными криками и огнем, который дождем сыпался с неба и был тысячекратно жарче пламени в горнах внизу, на земле. Город обуглился, превратился в пепел, пыль и горячую грязь, которую уносила река. Труд трех поколений пропал за одну ночь. Большие параллелепипеды коричневатого от ржавчины чугуна расплавились в последний раз, так что теперь на больших участках развалин города они образовали погребальный саван из пористых шлаков. Надежды и мечты о богатстве и могуществе испарились, как и люди, мечтавшие о них, и золото, на которое щедро обменивали отточенную сталь, расплавилось в руках своих владельцев и каплями стекло на землю, как сверкающие слезы.

Вот так Стальная Деревня, которую раньше называли Зеленым Лугом и еще раньше Либари, а завтра, быть может, назовут Сгоревшим Городом, нашла свой конец, закономерно последовавший за ее коротким расцветом.

Уничтожение было полным. Черный божественный кулак, обрушившийся на город ночью, оставил на земле раскаленные добела шрамы. Треть города, примыкавшая к излучине реки, была разрушена полностью. Разрушена, сожжена и стерта в порошок — возможно, это происходило в обратной последовательности. Она напоминала расплющенные внутренности вулкана. Там, где расплавленный железный покров был разорван и виднелась голая земля, она была черна и блестела, превратившись в стекло.