— Вы помолвлены официально?

— Да.

— А каково это?

— Это — что?

— Знать, что ты выходишь замуж за человека, которого любишь?

— Это… подобно чудесному сну, который повторяется каждый день, — сказала Элис, и широкая улыбка озарила её лицо. Тут она посмотрела на часы и сказала, что ей скоро надо уходить. Ей нужно было съездить домой, собрать вещи и поехать в Де-Мойн, откуда девятичасовым рейсом она вылетала обратно в Лос-Анджелес.

— Твой жених придёт тебя встречать в аэропорт?

— Да.

— Наверное, это здорово — лететь к кому-то. — В голосе Другой Элис не было сентиментальности. — Меня никто никогда не встречал в аэропорту.

Элис Ларсон поставила чашку с кофе и на секунду дотронулась до руки Другой Элис. Мягко и немного кокетливо она рассказала ей, что Джин был только второй её любовью. Первого звали Ник Фитцпатрик, и его она тоже встретила во время одного из своих полётов.

— Это была всего лишь моя третья рабочая неделя. Наша база находилась в Чикаго, а он возвращался в Сан-Франциско после двухнедельной работы на съезде демократов, который он освещал для журнала «Лайф». Его фотографии напечатали на обложке, — рассказывала Элис, и в голосе её звучала печаль. — Он направлялся в Окленд, фотографировать «Чёрных пантер». Но на самом деле он хотел освещать войну во Вьетнаме. Когда редакция «Лайф» не послала его туда, он уволился, а Ассошиэйтед пресс взяла его внештатным корреспондентом. Он уехал на следующий день после Рождества, и последнюю неделю мы провели в Лос-Анджелесе вместе с его родителями. Его отец был директором кинотеатра, — сказала Элис Ларсон и замолчала, глаза её смотрели печально, взгляд блуждал по залу. Она посмотрела прямо в глаза Элис, но как будто не видела её, а потом тихо сказала: — Я никогда еще не говорила о Нике. Вот так, как теперь. Мой отец даже не знал, как его зовут. Я далеко не всё рассказала Джину, потому что ему могло бы быть больно. Прошло пятнадцать лет с тех пор, как он умер, а я до сих пор думаю о нём каждый день.

Другая Элис сидела не шевелясь, но её глаза быстро перебегали с предмета на предмет.

— Он погиб во Вьетнаме?.

— Он был с отрядом морских пехотинцев, который уничтожили около границ Камбоджи. Из семидесяти двух человек выжило только четверо.

— Ты его действительно любила?

— Да.

— Так же, как я любила Чарли.

— Это разные вещи.

— Откуда ты знаешь?

— Ник был хорошим человеком. Лицо Другой Элис помертвело:

— Чарли не всегда был плохим.

— Нельзя их сравнивать, — возразила Элис. Она внезапно побледнела и выглядела усталой. — Знаешь, прости меня, но я чувствую, что начинаю злиться.

— Ты злишься исключительно потому, что понимаешь, что мы не такие уж разные.

— Я никогда не причиняла никому боль! — Элис казалась обиженной. Повисла долгая пауза, после которой она встала и сказала: — Мне надо идти.

На стоянке Элис Ларсон открыла машину, повернулась попрощаться, и они с Другой Элис обнялись. Во время этого молчаливого объятия Элис Ларсон почувствовала, что в сердце у неё образовалась пустота, которую могли заполнить и радость, и боль.

Подавив приступ смущения, Элис Ларсон сказала Другой Элис, как рада, что они наконец-то встретились и поговорили, и поблагодарила её за искренность. Другая Элис радостно улыбнулась и сказала, что больше не ревнует и не чувствует себя обиженной. А ещё она сказала, что они никогда не станут настоящими друзьями.

— Так что больше я писать тебе не буду, — всё ещё улыбаясь, сказала она.

— Хорошо.

— И кстати, на всякий случай, — я тебе не всё рассказала.

— Я знаю, — ответила Элис Ларсон. — Как и я.

По дороге домой Элис Ларсон вспомнила тёплое хмурое Рождество в доме Ника в 1968 году. На следующий день он улетел за море. Фильм, который снимал его отец, получил большей частью негативные отзывы, и в праздничный день было довольно грустно. В полдень, когда на ежегодный праздничный завтрак стали собираться гости, отец Ника был уже слега пьян и не владел собой, он расхаживал по дому в драных джинсах и грязном свитере в серую полоску, он был зол на «чёртовых, безмозглых критиков-педерастов за то, что они чертовски хотели сломать ему карьеру».

Элис переоделась в ярко-синюю рубашку и свитер, которые она купила днём раньше в «Сэксе» на 5-й авеню, она сидела за столиком рядом с бассейном и болтала с молодым британским сценаристом. Тут из дома, покачиваясь, вышел отец Ника с бутылкой бренди, на лице застыла натянутая улыбка.

— Я хочу выпить за своего сына. Ник, пойди сюда! — завопил он, и Ник, стоящий рядом с буфетом, поставил тарелку и подошёл к отцу, который опёрся на него, чтобы не упасть. — В отличие от меня, — сказал он и прочистил горло, — и от вас, демократических ослов, которые могут о войне снимать только фильмы, этому молодому человеку хватило ума взяться за оружие.