Ник сказал:

— Пап, ты о чём? Я не брался ни за какое оружие. Я — фотограф.

— Ерунда! Ты увидишь реальные действия. Ты же герой чёртов, — сказал его отец и посмотрел на собравшихся, большинство из которых отводили глаза. Тут он повернулся к Элис: — А вот у кромки бассейна сидит его возлюбленная, мисс Энни Ларсон…

— Элис, пап…

— …девушка, которая будет ждать его. Они помолвлены. Она соблазнительная штучка.

Ник искоса бросил на отца испепеляющий взгляд:

— Пап, это не смешно.

— Давайте поаплодируем им.

Раздались лёгкие вежливые аплодисменты, отец Ника нетвёрдой походкой пошёл обратно в дом, он пил там и после полудня в одиночестве, потом Ник нашёл его лежащим без сознания в студии, он лежал на восточном ковре в россыпи кадров своего последнего фильма. Ли Марвин помог Нику перенести его наверх, там они умыли ему лицо и шею и уложили спать.

Перед тем как уйти, Марвин отвёл Ника в сторону и сказал:

— Я служил в морской пехоте на Тихом океане, — сказал он, глядя прямо на Ника, его низкий голос звучал свободно. — Это не похоже на пикник в джунглях. Это — жизнь и смерть. Держи голову низко и береги свою задницу.

Той ночью Элис с Ником ночевали в домике для гостей около бассейна, они занимались любовью, после чего Ник заснул, и тут Элис услышала громкий всплеск. Она выглянула из-за занавесок и увидела, как отец Ника плавает на спине в бассейне. Горевшие огни освещали его, и она с изумлением увидела, что он плавал голым.

После пяти или шести кругов он вылез в тёмном конце бассейна и встал напротив домика для гостей подбоченившись. Она увидела, как его полусогнутый пенис постепенно выпрямляется и становится длиннее. И когда он легонько подёргал его, она знала, что и он знает, что она смотрит на него.

То сложное выражение на его лице, когда он мастурбировал — немигающий взгляд широко открытых глаз, самолюбование, — напомнило Элис выражение лица её отца, когда она дотронулась до его пениса. Когда отец Ника кончил, Элис показалось, что она услышала, как он тихо произнёс её имя, и закатил глаза к небу, а его семя капало в воду, как бесшумный дождь.

Молчаливый и напряжённый, Джекоб Риз ехал вместе с Ларри Гаваной к востоку по Голливудскому бульвару. Гавана, прикрыв глаза, тихо подпевал старой песенке, звучащей по радио, прелестной мелодичной балладе The Dells, занявшей первое место в десятке «Биллборда» летом 1957 года. Песня под названием «Oh What a Night» [141] затронула какой-то сокровенный уголок в душе Гаваны, где хранились воспоминания о юношеских годах, по большей части очень грустные.

— Я никогда не танцевал, — сказал Гавана, отвечая на вопросительный взгляд Риза. — Если ты перенес полиомиелит в пятилетнем возрасте, о танцах приходится навсегда забыть. — Гавана тихо рассмеялся, и горькая улыбка появилась на его лице. — Пытаешься забыть об этом и не можешь. Когда я в первый раз услышал эту мелодию, мне так захотелось танцевать, что внутри меня всё перевернулось.

— А где это было?

— На вечеринке в «Зума Бич». Там были все самые крутые детки Западного побережья. Меня пригласили потому, что я заплатил за всю выпивку. А ещё, черт подери, я заплатил за гамбургеры и хот-доги, я заплатил за всё, — рассказывал Гавана, стремясь казаться безразличным. — А знаешь, кто ещё там был?

— Кто?

— Джин Бёрк.

— Бёрк? В самом деле?

— Он пришёл с девчонкой из средней школы в Венис, Барбарой Вестбрук. Она была такой хорошенькой, что я не спал ночами, а засыпая, мечтал о ней, — Гавана остановился, он выглядел грустным. — Когда зазвучала эта песня, они стали танцевать.

— Все?

— Нет. Только Джин и Барбара. Они танцевали одни, возле спасательной вышки, их ноги вязли в песке, а они не обращали внимания ни на кого, во всяком случае, не на меня, безногого калеку в инвалидной коляске, сидящего у мангала и жарящего хот-доги.

Той ночью я первый раз напился. Тот, кто отвёз меня домой, бросил моё кресло перед въездом. Я взбирался на гору почти час, но так и не смог попасть в дом. На следующее утро отец нашёл меня пьяным в стельку на заднем дворе, моё кресло остановилось у самой кромки бассейна. Я ни черта не помню. Наверное, я потерял сознание.

Риз взглянул на Гавану:

— А что стало с той девушкой?

— С Барбарой-то? Она бросила колледж и стала хиппи. Песня закончилась, и они остановились на светофоре.

Две измождённые шлюхи, обе белокожие и необычайно стройные, стояли на углу в ярких розовых брюках, и за. каждым их движением следил суровый чернокожий сутенёр, стоявший в дверях «Попайз Чикен». Он заметил «Эльдорадо», выбросил сигарету и поднял кулак, приветствуя их по обычаю чернокожих.

Загорелся зелёный свет, и они поехали дальше.

— Этот негр не в восторге от того, что платит мне двадцать процентов.

— Не виню его, он ведь здесь всю неделю на работе торчит.