Шрифт:
— Хью-и-ик!
Дверь домика распахнулась, мой спаниель с лаем выскочил наружу. «Скиррр!» — с подрезанной ветви вяза на кладбище взлетела сова. Из трубы под дорогой донеслось сердитое шипенье выдры. Я зажег спичку и увидел на красной грязи оттиск лапы с двумя когтями, точно такой же, как тот, что вел в море после Студеной Зимы.
Тарка исчез. Его путь пролегал в темноте и журчании по узкому укрытию трубы, по ручью возле палисадника у дома фермера, по другой трубе и вновь по ручью мимо фруктового сада, к заливному лугу внизу. Совы, охотившиеся вдали от моря, в долине, слышали пронзительный свист выдры.
— Хью-и-ик!
Часто след Белохвостки терялся: после того как здесь прошли выдры, дождь прибил песок и размыл отпечатки их лап.
Тарка двигался по ручью. У деревушки Крайд за поворотом дороги была запруда, на ее травянистых берегах рос боярышник, подстриженный в форме гриба-поганки. Пробираясь по краю пруда среди дикого ириса, корней боярышника и явора, Тарка увидел голову, глядящую на него из воды; от головы струился приятный запах. Тарка кинулся к ней — это была стоящая торчком коряга. Проплывая мимо, о нее потерлась Белохвостка. Тарка куснул корягу и направился дальше, понюхал деревянный затвор шлюза, вылез наверх и побежал по берегу мимо неподвижного, покрытого мхом мельничного колеса. Внизу, в гостинице, люди слышали его пронзительный свист. Залаяла собака, и Тарка свернул на узкую проселочную дорогу, которая поднималась на вершину холма. На сырых, истоптанных копытами участках дороги он снова напал на след — выдры пробегали тем же путем, вспугнутые той же собакой. Отпечатки вывели его в поле через насыпь, где в лунном свете чернели прямые стебли коровяка, на забывшую плуг стерню, колючую для перепончатых лап выдры. Морской ветер переломал здесь весь папоротник.
Внезапно Тарка услышал громкое бормотанье бурунов, увидел маяк за Увалами и радостно понесся по жнивью. Он бежал так быстро, что вскоре стоял на краю песчаных взлобков, куда залетали брызги прибоя. Спустился вниз по уступам, поросшим левкоем, — его листья уже рассыпались прахом в осеннем сне.
След шел через дюны с остриями песколюба к мшистым изложинам, где тянулись к небу бирючина и тупоголовый камыш. То и дело попадались кроличьи черепа и пустые раковины улиток. Тарка пересек Лошадиную топь — поташник, который там рос, возник из одного-единственного семечка, занесенного много лет назад с идущего по Атлантике грузового судна, — и добрался до дамбы перед входом в Брэнтонскую губу. Прилив принял Тарку на лоскутья пены, взбитой Двумя Реками, — здесь они встречались и болтали между собой. Тарка пробежал по западной дамбе и двинулся по выдринной тропе к пруду Бараньи Рога.
— Хью-и-ик!
Подплыл к деревянному мостику у сарая для лодок, к ракитам на островке.
— Хью-и-ик!
Тарка охотился в солоноватой воде, пока рассвет не притушил звезды; тогда он протиснулся сквозь тростники путем, которым ходил прежде, хотя и забыл об этом, и уснул в старом гнезде, где лежали кости и небольшой череп.
17
Весь день раскачивались на ветру, грозили небу ржавые кинжалы тростника, без устали кивали головки рогоза. К закату гнездо опустело. Пурпурные лучи окрасили багрянцем траву на лугу, черепичная крыша коровника над дамбой стала того же оттенка, что небо. На западе все — одинокий дом, глинобитный сарай, деревья, живые изгороди, низкие, неровные очертания Увалов — растворялось в огненной мге.
Шел отлив. По серому илу бежали тонкие красноватые струйки. В соленой грязи под дамбой змеились широкие трещины, полыхая небесным огнем. Бегали, заглядывая туда, песочники и галстучники, их легкие тени гасили пламя, горящее на воде. С водорослей на каждом намокшем насесте стекали последние капли, таяла пена, всасывались в песок воронки — море откатывалось назад. Болтались, кружились стоящие на якоре бочонки-буи, собирали вокруг себя кипень, которую тут же уносило течением. Возле старой, поломанной верши для крабов, чуть выступавшей из-под воды, без малейшего плеска возникла небольшая голова и двинулась дальше с отливом. По палубе парусника ходили люди; другие, дожидаясь товарищей, сидели на веслах в лодке у трапа. Залаяла собака, лай перешел в визг; она скулила, пока ее не спихнули за борт. Из воды поднялся фонтан красноватых брызг.
Люди спустились в лодку, разом ударили весла; собака, тяжело дыша и подвывая, поплыла за кормой. Выдру поднесло к ним поближе, и один из людей показал на нее чубуком. Выдра скрылась. Ярдов через пятьдесят ее голова появилась возле якорной цепи, которая свисала с носа суденышка, танцующего на волнах, а рядом с ней — ломаная верша. «Выдра», — сказал человек с трубкой, и тут же забыл про нее. Рыбаки направлялись в трактир «Плуг» пить пиво.
Когда они вышли на дамбу, голоса их стали едва слышны. Над илом и водой порхали, вились стаи куличков. Взлетела замешкавшаяся ворона; вдоль дамбы, чуть не касаясь длинными крыльями жухлой травы, проплыла сова и пропала в небе.
Там, где губа расширялась, ил был смыт с песка и гальки. Ниже каменного водобоя дамбы, красневшего листиками приморской свеклы в щелях булыжника и брусчатки, был островок из плоских камней. Его отделяла от дамбы узкая протока, по которой с шумом стремилась вода. На камнях стоял Старый Ног, следил, не блеснет ли чешуя. По протоке несло, качая и стукая о берега, крабью ловушку, и на глазах у цапли из нее выпрыгнула рыба. Старый Ног уставился вниз, в сумрак, где колыхались темные водоросли, и увидел, что за рыбой гонится сужающаяся сзади тень. Рыба была бирюзово-желтая, длинный спинной плавник струился за ней, как вымпел. Старый Ног выхватил яркую рыбку под самым носом у Тарки, подбросил, поймал резким движением, от которого она проскользнула ему в горло, и проглотил, а выдра все еще искала ее.
Тарка заметил над собой движущееся пятно и, не поднимаясь на поверхность, поплыл в море.
Краски поблекли, прибой стал серым. Далеко за болотами на белой башне маяка загорелся светлячок. От эстуария опускалась по спирали какая-то птица, описала круг перед островком, села и стала искать корм. Это был кроншнеп. Он увидел Тарку, из загнутого книзу клюва вырвалось «карканье», перешло в свист и закончилось затихающей вдали громкой трелью. Кроншнеп улетел. Сородичи на дюнах услыхали его сигнал, и их звонкие крики расцветили гаснущий день до самых дальних берегов.