Голова скрылась. Подплыв под собаку, Тарка вцепился зубами в ее брылы и потащил под воду. Пес попытался вывернуться и укусить выдру, но ему это не удалось. На поверхность стали выскакивать пузыри: пес задыхался. Гончие не понимали, что происходит. Задние лапы Капкана слабо задергались в воздухе. Егерь с трудом подошел к нему и потянул к берегу, но Тарка разжал зубы, только чтобы передохнуть; набрав свежего воздуха, он снова подплыл под Капкана и снова схватил его. Лишь когда на Тарку набросилась вся стая, он выпустил своего врага и исчез в волнах.

Еще долго после того, как выжлеца откачали и стая повалила вверх по увалу холма, чайки летали над морем у устья ручья. Иногда одна из них опускала желтые перепончатые лапы, чтобы сесть на воду, и всякий раз, вспугнутая щелканьем белых зубов, снова взмывала вверх, в беспокойно кричащую стаю. На горизонте шел грузовой пароход, волоча по небу длинный хвост дыма. Над побережьем Уэльса клубились низкие тучи. Монотонный глухой шум гребного винта доносился в мирной безветренной синеве туда, где лежал Тарка, довольный и сонный, однако не терявший из виду бледно-желтых, глаз ближайшей птицы. Наконец чайкам надоело глядеть на него, и они улетели обратно к столбам. Перевернувшись на живот, Тарка зевнул, потянулся и спокойно поплыл вдаль.

Тарка плыл на закат. Он заметил расщелину в высоком красном утесе и скользнул туда на гребне волны. Волна разбилась, не дойдя до дальнего темного края пещерки; Тарка взобрался повыше, на выступ, куда не доставал прибой, и свернулся на холодном камне. Проснулся он, когда бакланы и чайки летели с тихого, как сумерки, моря на утес, где был их ночлег. Внизу, в каменных чашах между скалами, уже поднялась крутая зыбь — начинался прилив; среди зеленых и красных водорослей забегали в поисках пищи креветки и крабы. Внезапно недвижные прежде водоросли разметались под ударами выдриных лап. Тарка нашел краба, вылез с ним из воды, но краб оказался горьким, и, бросив его, Тарка двинулся на глубину.

С вечерним приливом к берегу подошла стая сельди, за которой следовали дельфины; когда они всплывали наверх набрать воздуха, их черные шкуры поблескивали в волнах. Некогда у этих теплокровных млекопитающих были уши, лапы и шерсть, но теперь их ушные раковины сделались крохотными, как острие колючки, а пятипалые лапы превратились в ласты. Их предки, в стародавние времена принадлежавшие к тому же клану, что предки выдр и тюленей, рано ушли в море и приспособились к жизни в новой стихии, когда тюлени еще ходили по суше. Детенышам, рожденным под водой, не нужна материнская спина, чтобы подниматься к животворному воздуху, ибо наследственная привычка превратилась у них в инстинкт.

Старый самец подпрыгнул с откоса волны неподалеку от Тарки и упал с громким плеском на спину, чтобы стряхнуть с кожи рачков-паразитов. Рядом самка кормила дельфиненка. Лежа под ней брюхом кверху, он вдыхал воздух, когда мать всплывала и кувыркалась. Тарка поймал сельдь и с удовольствием съел ее, сидя на камне, но, когда нырнул еще раз, увидел, что рыба ушла.

Неделю Тарка спал в заброшенной печи для обжига извести на лугу над ручьем, который спускался с небольшого отрога, куда не достигал прилив. В то время как выдра обследовала верховья, над болотами и пустошами прошли дожди, ручей вздулся, и Тарку вынесло обратно в море мутным ревущим потоком. Он направился на запад под высоким береговым обрывом, откуда каскадами низвергалась вода; днем отдыхал на поросших папоротником увалах.

Однажды Тарка проснулся от каких-то ужасных, невнятных звуков, которые струились по ветру высоко над ним. Он приподнял голову и услышал свист — казалось, с неба устремились на жертву соколы. С грохотом посыпались осколки камней, затем в воздухе мелькнули олень и три гончих и свалились со скалы. Снова наступила тишина, но скоро утесы зазвенели от криков морских птиц и галок. Слетелись вороны и канюки. В воздухе мелькали черные, белые, бурые крылья, раздавалось карканье, призывные крики и пронзительный визг. Около часа птицы дрались, отталкивая друг друга, но вот из-за восточного отвеса берега показалась моторка с человеком в красной куртке и распугала их. Увидев Тарку, спускавшегося с выступа, чайки окружили его шумной стаей, но он добежал до моря и нырнул. А ночью, когда, сидя на валуне, он ел угря, ветер донес до него запах Белохвостки.

На рассвете Тарка уже плыл у подножия Большого палача; он шел по следу, пока восходящее солнце не усеяло бликами морскую гладь, не напоило золотом эфира облака над холмами Уэльса.

В сумерках крысы, рывшиеся в водорослях, которые отлив оставил на побережье Дикой груши, дружно запищали, втянув острыми носиками мускусный запах «водяных ласок». Стуча зубами, они кинулись врассыпную, когда среди них промчались галопом их самые страшные враги. Вот одна крыса взлетела в воздух и вновь упала, прокушенная насквозь. Выдренок не был голоден, он убил ее просто так, для забавы. Затем нырнул за Белохвосткой, которая заботилась о выдрятах с тех самых пор, как их мать попала в капкан под водопадом.

Шесть часов спустя на побережье появился Тарка. Его свистящие, резкие крики пронзили плеск и удары волн на узкой прибрежной полосе из крошеного глинистого сланца. Тарка прошел по следу до выдриной постели под скалой и опять сбежал к морю. В заводи за Шиповниковой пещерой он снова почуял выдру. На дне лежала плетеная ловушка — верша с чем-то, что медленно поворачивалось то туда, то сюда вместе с лентами водорослей. Из щелей между прутьями торчали щупальцы темно-синего омара. Наевшись до отвала, омар пытался выбраться наружу, оставив выдренка, которого он пожирал. Выдренок не нашел выхода из верши, куда залез во время прилива, намереваясь съесть омара.