— Проверим. С палками вы их оставили или без палок?

— Ясно, с палками! Какой же дурак без палок ходит? Это ж не слалом.

— Какие были палки?

— Обыкновенные. Алюминиевые.

— А стреляли вы когда из своего ружья?

— Вам мать сказала — осенью. Больше не стрелял. — И, предупреждая вопрос Николая, раздраженно, но уже устало пояснил: — Мне вообще охотиться надоело — никакого проку. Думал продать ружье, да все времени не было. И еще: мать точно сказала, когда я чистил ружье — за неделю до убийства Робки. Это вы можете проверить по товарному чеку на ковер. После того как в Южном следователи напугали всех, я тоже стал чеки хранить. Вот и пригодились.

— Так. Где вы ремонтировались в день убийства?

— А я не ремонтировался. Я калымил, — откровенно насмешливо сказал Свиридов.

— То есть как — калымил?

— А так. Сказал Аньке, что на ремонт нужно, дескать, мороз хватает, будет гололед, а сам поехал к магазину. — Движением руки он не дал Грошеву перебить себя. — Когда мы на мясокомбинат ехали, я засек: из военторга выносят телевизоры. Все культмаги открываются в одиннадцать, а военторг — в девять. Значит, таксишников нет — они на вокзале в такой час дальних пассажиров выуживают, чтобы план одной ходкой сделать. Вот я и мотанул к магазину. Верно — нарасхват. Три ходки сделал. — Он полез в карман пиджака и достал бумажку. — Вот адрес каждого, кого возил. Я их уже объездил и предупредил, что об этом случае могут спросить, так вот, пусть не врут. Но, думаю, врать им не для чего.

Итак, версия лопнула окончательно. А какая она была стройная!

Мстя за обиженную сестру, Свиридов, узнав, что прилетел Андреев, отвез Ряднова к мясокомбинату, потом уехал на зимник, встал на лыжи, прошел к известной ему тропке, убил Андреева и тем же ходом вернулся на место. Очень все точно, ясно и понятно. Как говорится, хоть пиши с него роман!

Издеваясь над собой, Николай не сомневался в полном алиби Свиридова и уже не огорчался: может быть, даже хорошо, что он спугнул Свиридова, дал ему время и возможность подготовиться к защите — не потребуется лишних усилий на распутывание. Конечно, показания Свиридова он проверит, но и без проверки видно, что парень этот жох, и на руку... ну не то чтобы не чист, но и не слишком чистоплотен. Впрочем, за использование машины в личных, корыстных целях дело Свиридова можно передать в товарищеский суд.

Но это потом.

— Скажи мне по совести, Свиридов, почему ты сразу догадался, что тебе шьют дело?

— А чего ж тут хитрого! Когда я узнал, что убили Робку, Липконос сразу сказал: наверняка Ряднов. И Лешка так считал. А я не верил. Я ж немного знал Ряднова, не такой он человек. Он... самостоятельный. И я подумал, что пусть его и посадили, все равно кто-то да заинтересуется, сумеет дойти до корня. А раз так, кого потянут? Меня? Потому что я ему другом был.

— Кому — другом?

— Ну Робке. А что Ряднова я... стукнул. Так это просто дурак был. Верил Робке. А теперь сам понимаю, что если человек просит, чтобы за него другие морду били, значит, он и есть подлец. Ряднов вон не себя защищал, а товарищей — те пьянее его были. Вот я и не поверю, что он убил. Разве только случайно...

Они молчали, и Грошев услышал шаги за дверью. Потом шаги удалились: видно, кто-то подходил к кабинету, но не решился войти.

— Скажи мне, а как ты, именно ты, думаешь: кто мог убить Андреева? Кому выгодна его смерть?

— Понимаешь, я честно скажу: как ни думал, как ни прикидывал — не знаю. Ведь только в двух случаях можно сделать такое, я так понимаю: если ты ненавидишь человека до конца, потому что в его руках твоя жизнь, и либо ты его, либо он тебя. А второе: просто подонок попался — ему абы убивать, бывают такие. Но ведь Робку даже не ограбили! Верно?

— Верно.

— Так что я теряюсь.

Терялся и Грошев. Поговорили еще, прикинули, кому выгодна смерть Андреева, и на прощание Николай попросил Свиридова никому не рассказывать об их беседе.

— Мне это самому ни к чему, — пожал плечами Свиридов. Вставая, спросил: — Так я могу быть свободен?

— Да. Только прошу тебя: подумай, присмотрись, может быть, что-нибудь интересное надумаешь пли вспомнишь. Ведь жалко будет, если человек сидит зазря.

— Добро. Подумаю.

Он ушел, а Грошев остался за столом — он страшно устал. Так устал, что даже вспотел. Перечитывая листки протокола, он поймал себя на том, что плохо осмысливает написанное.

«Да-а... Работка».

В дверь робко постучали, и после того как Николай крикнул: «Да-да», в комнату вошла молодая, в модном пальто и в такой же, как воротник, мохнатой шапке из чернобурки, красивая женщина. Она медленно и нерешительно подошла к столу, и Николай понял, что он как будто видел где-то эту женщину с подведенными стрелками в уголках глаз, с неестественно бледной помадой на губах. Но где и когда, решительно припомнить не мог.

— Вы ко мне?

— Да. Вы меня не узнаете?

— Нет...

— Я же Петрова! Лариса Федоровна Петрова. Крановщица. Помните?

— А-а... — совсем растерялся Николай. Никогда он не мог подумать, что та неуклюжая, хоть и миловидная девушка в брезентовой робе поверх стеганки, в платке, с обветренным лицом и вот эта смуглая, модно одетая, просто красивая женщина — одна и та же Лариса Федоровна.

— Я к вам вот по какому делу... Все думаю, думаю и вот что вспомнила. Может быть, это и не важно, но... А может быть, и важно. Судите сами.