— Чуть быстрее, ваше преподобие. Пустите этого толстозадого ветродуя рысью! Мисс О'Грейди меня немного напугала. — Она отобрала у Линкхорна кнут. — Прибавь ходу, толстозадый, а то прижгу.

Угрозы хватило, чтобы мы прибавили ходу. Першерон мог не только бежать рысью, но и почти скакать. К тому времени, когда в темноте обозначился сарай Джорджа, у тяжеловоза пар валил и спереди и сзади. Окна были освещены, свет пробивался из щелей.

— Старый черт до сих пор не лег, — сердито и с облегчением сказала Луиза, — Чертовы ковбои, думаете, вам две жизни отпущено, асами одной распорядиться…

Она не договорила. С дверью сарая было что-то не так. Одна половина стояла косо. Линкхорн остановил повозку, и Луиза спрыгнула на землю. Она подхватила юбки и побежала к сараю с криком: «Джордж? Джордж?»

Я поспешил за ней. К выломанной двери мы подошли одновременно.

Жилище Джорджа выглядело так, как будто сюда заглянул торнадо и устроился со всеми удобствами. Повсюду лежали пух и перья. Матрас был вспорот, латунные прутья кровати только что не завязаны в узел. Комод опрокинут, и содержимое разбросано по полу. Все призы и картинки раздавлены и тоже на полу. Посреди разгрома стояла табуретка с керосиновой лампой, вывернутой на полную яркость. Кто-то позаботился, чтобы разгром оценили во всей полноте. Линкхорн вошел через сломанную дверь, его клоунская маска выглядела еще печальнее, чем прежде. Он покачал головой:

— Оравшие зло пожинают нечестие.

Луиза царапнула воздух красными ногтями.

— Я раньше сама до них доберусь. Даже у этого выродка есть чувствительные места… Ох! — Угрозы прервались всхлипыванием. — Господи Иисусе милостивый, посмотрите только.

Я уже видел: в сумраке сарая, несчастная, изуродованная, висела бочка. Она еще висела на ременных постромках, но раздавленная — обручи смяты, отполированные клепки превращены в щепу. Джордж больше не станцует с Дженни Линн. Я сразу стал обследовать сарай, боясь, что обнаружу кое-какие останки пострашнее. Стойло было пустое, его калитка втоптана в пол копытами животного, должно быть бежавшего в панике.

— Джордж! — позвал я.

Подошел Линкхорн.

— Где ты, брат? Ты где-то лежишь разбитый? Спой, чтобы мы тебя нашли.

— Джорджа здесь нет, — объявила Луиза, — Встав на колени, она подняла половицу, — Нет его кувшина с вырвиглазом. Его здесь нет, и он не лежит разбитый! — Она улыбалась со сжатыми зубами, — У него припадок злости, как бывает каждый год, вот что я думаю. Ставлю доллар против дырки от бублика, что знаю, где его искать. Поехали, стреножим старого осла, пока он себя не изувечил.

На этот раз Луиза взяла и кнут, и вожжи. Она развернула тележку и поехала вниз по реке. Всю дорогу она яростно бубнила, понося весь мужской род — конский, обезьяний, не исключая, надо думать, и спутников. Мы с его преподобием не проронили ни слова. Она ехала по прибрежной дороге — двум колеям посреди росной травы. Так мы доехали до задов арены — туда, где давеча появился Монтаник со своей трехколесной телегой. Вселяющая тревогу панорама вигвамов в ночном тумане развязала язык его преподобию.

— Надеюсь, ты не здесь догадалась искать нашу бедную заблудшую овцу? Потому что, если здесь, то не уговоришь сего пастыря ходить на цыпочках от вигвама к вигваму в поисках грешника. Некоторые особи в этом первобытном сетель-менте еще не утратили звериных повадок.

— Некоторые особи на этом чудо-поезде, где мы работаем, тоже их не утратили, как ты сам сказал. — Луиза позволила лошади перейти на привычный тяжеловесный шаг. — А теперь сидите тихо и молчите, не то всполошим проклятых собак. И придется тогда воевать со зверями зверей.

Луиза не поехала к бреши в заборе, проделанной Монтаником, а повернула налево, в сторону от нее.

— Вон вигвам Джексона, — шепнул я. — Не вижу ни Стоунуолла, ни его жеребца, ни мерина.

— Конечно не видите, — Шепот Луизы больше походил на шипение, — Все убрались — и жеребцы, и мерины, и оба дурака. — По тому, как лохматились слова, понятно было, что она вообще говорит сквозь зубы. Вдруг она осадила лошадь и прислушалась, — Ага. Ага, что я говорила? Нет, послушайте, какой ужас. Слыхали когда-нибудь такую белую горячку? Такой визг, как будто две твари сражаются в трясине.

Эту «белую горячку» я слышал уже несколько минут, но искал ей менее пугающее объяснение — переполох среди ночных птиц, несмазанные тележные колеса, выхлопы из газоотвода старой лошади — но только не в человеческой деятельности. Люди не могут издавать такие звуки, думал я, — даже в самом буйном приступе белой горячки.

— И правда ужас, — сказал я.

Его преподобие перекрестился и забормотал: «Царица небесная, радуйся…», как истый католик.

— Царица небесная ничем не поможет, — сквозь зубы сказала Луиза, — Ты думаешь, ей дело до этого? Или младенцу Иисусу. Нет, проповедник, это людей дела, взрослых людей. Но-о! — Она хлестнула по широкому крупу; испуганная лошадь тяжело затрусила к мерцающей реке, — Выловим их, пока их не унесло.