— Не бойтесь, мадемуазель,— услышала я голос, который я как будто узнала, несмотря на овладевшее мною смятение.

И в дверях показался весело смеющийся аббат. Некоторое время я смотрела на него, широко раскрыв глаза, и от удивления не могла выговорить ни слова. Наконец я сказала, с трудом переводя дыхание:

— Боже, что вы тут делаете? Как вы очутились здесь?

— Не бойтесь,— сказал он и дерзко сел рядом со мной.— Просто мне захотелось тут побыть.

— С какой целью? — спросила я, немного повысив голос.— Уходите сейчас же!

Я подошла к двери, чтобы открыть ее, но, как я уже сказала, горничная заперла меня. В крайнем испуге я решила отворить окно и позвать на помощь

— Нет, нет,— поспешно сказал он, схватив меня за руку,— я сейчас сойду по лестнице в сад. Поверьте мне, не надо кричать. Все спят, поднимется шум, сюда прибегут. Что о вас подумают? Всякий скажет, что, явившись к вам на свидание, да еще в такой поздний час, я слишком много позволил себе; но никто не усомнится, что пришел я с вашего ведома.

— С моего ведома? На свидание? Негодяй! — закричала я.

— Да, и вот доказательство,— проговорил он,— читайте вашу записку.

И он показал мне записку, написанную мною по просьбе госпожи де Сент-Эрмьер.

— Ах, негодный, подлый человек! Вы чудовище! — воскликнула я, снова упав в кресло.— О, боже!

Я была так поражена, что голос мой пресекся; слезы душили меня. Я билась в кресле, словно обезумев.

Он видел мое отчаяние и спокойно, с хладнокровием настоящего злодея наблюдал за мной. Я готова была кинуться на злодея и растерзать его собственными руками; но на смену злобе пришло отчаяние, я бросилась перед ним на колени.

— Ах, боже мой, сударь,— рыдала я,— зачем вы меня губите? Что я вам сделала? Вспомните, как вас уважают, вспомните об услуге, которую я вам оказала. Ведь я молчала и буду молчать всю жизнь.

Он поднял меня с колен все так же хладнокровно.

— Если бы вы и заговорили, вам все равно никто бы не поверил: это припишут вашей ревности,— сказал он,— и никакого вреда вы мне причинить не можете. Лучше успокойтесь, скоро все кончится, ведь это для вашей же пользы. Я только хочу расстроить брак, который вам самой противен, а меня разорит, вот и все.

Пока он так говорил, я услышала звуки многих голосов. Дверь распахнулась, и первый в комнату вошел барон де Серкур в сопровождении госпожи де Сент-Эрмьер, за ними следовал, с обнаженной шпагой в руке, тот господин, который с нами ужинал, а также трое или четверо слуг, тоже вооруженных.

Барон и его друг остались ночевать в замке. Госпожа де Сент-Эрмьер удержала их на ночь под тем предлогом, что отсюда ближе до церкви, куда надо было явиться очень рано. Она же велела разбудить их обоих среди ночи и сказать, что ее самое разбудили слуги и доложили, что будто бы из моей комнаты доносятся какие-то голоса, но криков моих не слышно, вероятно, мне мешают кричать или я сама не смею; она якобы боится, что это воры, и умоляет обоих гостей поспешить мне на помощь с ее людьми; весь дом подняли на ноги.

Вот почему они были вооружены.

Аббат, заранее знавший, что произойдет, усадил меня обратно в кресло и держал меня за руку, когда они вошли.

Я в полном смятении обернулась к двери, продолжая рыдать.

Когда все эти люди показались в дверях, я отчаянно вскрикнула. Испуг мой, по-видимому, приписали стыду: ведь меня застигли наедине с аббатом! Даже и слезы мои свидетельствовали против меня — ведь я не звала на помощь; значит, то было отчаяние влюбленной женщины, которой грозит разлука с любимым.

Припоминаю, что аббат тоже поднялся со сконфуженным видом.

— И это делаете вы, мадемуазель! — воскликнул господин де Серкур.— Вы! А я-то считал вас образцом добродетели! Кому же после этого верить!

Я была не в силах выговорить ни слова, рыдания душили меня.

— Простите за причиненную вам неприятность, сударь,— заговорил тут аббат,— я только совсем недавно узнал о вашем намерении жениться на мадемуазель и о том, что из-за стесненных обстоятельств она вынуждена была согласиться на этот брак. Не в силах совладать со своим горем, она пожелала перед свадьбой еще раз увидеться со мной, и я не мог отказать ей в этом утешении. Я уступил ее настойчивым просьбам, вот ее записка,— добавил он, подавая барону бумажку.— Словом, дорогой дядя, она плакала и сейчас еще плачет, она красива, а я всего лишь человек.

— Боже, так вот для чего эта записка! — только и сказала я и умолкла, не в силах продолжать.

Сидя в кресле, я потеряла сознание.

Аббат незаметно исчез. Господина де Серкура, которому, как мне потом рассказали, тоже стало дурно, вывели под руки; придя в себя, он немедленно уехал.

Я очнулась от обморока благодаря заботам сообщницы аббата (я имею в виду госпожу де Сент-Эрмьер, в вероломстве которой вы уже могли убедиться). Не успела я открыть глаза, как она удалилась; напрасно я просила позвать ее, чтобы поговорить; при мне остались только ее служанки. У меня снова открылась лихорадка, и в шесть часов утра меня отнесли к господину Вийо, не столько больную сколько истерзанную душевно.