После минутной женской слабости Фелисия приободрилась и стала бороться:

— Нет. Они решат, что я безумна, и уговорят упрятать меня в сумасшедший дом. Не думай, что я не знаю твоих мыслей. Ты хотел бы, чтобы я умерла. Я знаю, ты ублюдок, такой же, как Эд Парсли. Все вы ублюдки, все. Жалкие порочные ублюдки… Все, что вас интересует, так эти ужасные женщины… — Она вывернулась у него из рук, краем глаза он увидел, что ее пальцы потянулись ко рту. Она пыталась спрятать руку за спину, но он в бешенстве от того, как правда, за которую умирают мужчины, переплелась с ее безудержным нелепым самодовольством, схватил ее руку и с силой разжал стиснутые пальцы. Кожа была холодной и влажной. На раскрытой ладони лежало свернувшееся мокрое цыплячье перышко, перышко пасхального цыпленка, маленькое, нежное, оно было окрашено в лиловый цвет лаванды.

— Он шлет мне письма, — рассказывала Сьюки Даррилу Ван Хорну, — без обратного адреса, сообщает, что ушел в подполье. Его с Дон приняли в группу, которая учится делать бомбы из будильников и кордита. У Системы нет шансов на успех. — Она шаловливо улыбнулась.

— А как вы все это воспринимаете? — ровно спросил высокий мужчина бесстрастным голосом психиатра.

Они обедали в ресторане в Ньюпорте, где не было вероятности встретить кого-нибудь из Иствика. Пожилые официантки в накрахмаленных коричневых мини-юбках и фартуках из тафты, завязанных сзади большими бантами, похожими на кроличьи хвостики из «Плейбоя», принесли им большие карты меню, напечатанные коричневым по бежевому, в них было множество местных закусок на тостах; собственный вес не тревожил Сьюки: в ее нервной энергии все сгорало.

Она прищурилась, глядя в пространство, стараясь быть честной, так как чувствовала, что этот человек дает ей шанс быть самой собой. Ничто его не шокирует и не ранит.

— Я испытываю облегчение, — сказала она, — что мне не нужно больше о нем беспокоиться. Видите ли, ему было нужно то, чего не может дать женщина. Ему нужна власть. Женщина по-своему может дать мужчине власть — над собой, но не может посадить его в Пентагон. Вот это-то и привлекло Эда в Движении, как он себе его представлял, оно собиралось заменить Пентагон собственной армией и обладать тем же самым, ну знаете, — форма, речи, кабинеты с картами и прочее. Но что меня действительно отвратило, так это когда он начал неистовствовать. Мне нравятся спокойные мужчины. Отец был мягким человеком, работал ветеринаром в маленьком городке в районе озера Фингер, и он любил читать. Дома были первые издания Торнтона Уайлдера и Карла Ван Вехтена в пластиковых суперобложках. Монти тоже был очень мягким человеком, кроме тех случаев, когда брал дробовик и ходил с ребятами пострелять бедных птичек и пушистых зверюшек. Он приносил домой кроликов с развороченными дробью спинками, потому что они, конечно, пытались убежать. А как же иначе? Но такое случалось только раз в году — приблизительно в это время, вот почему я вдруг вспомнила об этом. В воздухе витает охотничий дух. Сезон отстрела мелкой дичи. — В улыбке обнажились зубы, перепачканные крекером с арахисовой пастой, официантки принесли на стол эту бесплатную закуску.

— А как старый Клайд Гэбриел? Достаточно ли он мягок для вас?

Ван Хорн опускал большую лохматую голову, похожую на бочонок, когда покушался на женские тайны. В глазах у него сверкал затаенный огонь, как у детей в масках на празднике Хэллоуин.

— Может, он когда-то и был таким, да все давным-давно ушло. Все испортила Фелисия. Порой в редакции, когда какая-нибудь девушка, составляя макет газеты, вдруг поместит важное объявление в нижнем левом углу, он просто приходит в ярость. Девочке остается только рыдать. Многие из-за этого уходят.

— Но не вы.

— Со мной он почему-то покладист. — Сьюки опустила глаза. Прелестное зрелище: рыженькие дугообразные брови, веки, слегка тронутые лиловыми тенями, гладкие блестящие волосы абрикосового цвета скромно закинуты на спину и заколоты с обеих сторон медными пряжками, сочетающимися с плотно обхватывающей шею цепочкой из медных полумесяцев. — Она подняла взгляд, блеснули зеленые глаза:

— К тому же я хороший репортер. Правда, хороший. Эти старички в ратуше, принимающие все решения, — Херби Принз, Айк Арсено — я им в самом деле нравлюсь, и они мне сообщают обо всем, что затевается.

Пока Сьюки уничтожала крекеры с арахисовой пастой, Ван Хорн дымил сигаретой, неловко, как курят на континенте, держа горящий конец над согнутой ладонью, как

над чашкой.

— А что у вас общего с этими женатиками?

— Да ведь это очень удобно. Жена избавляет вас от необходимости принимать решения. Вот что стало пугать меня в Бренде Парсли: она совсем потеряла над Эдом контроль, они так долго жили в браке. Мы привыкли проводить все ночи вместе в этих ужасных дешевых гостиницах. Но это вовсе не значит, что мы все время занимались любовью, через полчаса он начинал разглагольствовать о преступной власти, отправляющей наших мальчиков во Вьетнам ради прибылей акционеров. Я никогда не понимала, ради каких таких прибылей их туда посылали, и сомневаюсь, что Эд искренне беспокоился об этих ребятах, — фактически солдатами были белые и черные бедняки, — и так ли уж его все это трогало! — Она опустила глаза, потом подняла их опять, и Ван Хорн почувствовал прилив собственнической гордости ее красотой, ее живостью. Как прелестно опускается ее верхняя губка на нижнюю, когда она, задумавшись, молчит. — Потом я, — продолжала Сьюки, — должна была вставать и мчаться домой: готовить завтрак для детей, они пугались, когда меня всю ночь не было дома, а потом прямо в редакцию — он же мог спать весь день. Никто не знает, какие обязанности должен отправлять пастор, разве что произнести свою глупую воскресную проповедь, вот уж действительно обман, ничего не скажешь.

— А люди и не очень-то возражают, — глубокомысленно проговорил Даррил, — целые годы ушли у меня на то, чтобы узнать, как обманывают.

Официантка с варикозными ногами, открытыми до середины бедра, принесла Ван Хорну очищенных креветок на треугольниках хлебного мякиша, а Сьюки цыпленка «а ля кинг»: нарезанное кубиками белое мясо с ломтиками грибов в сметанном соусе, запеченное на раковине с гребешком и похожее на слоеный пирожок. Она также принесла ему «Кровавую Мэри», а ей сухое шабли, бледнее лимонада, потому что Сьюки нужно было возвращаться в редакцию, чтобы напечатать последнюю статью о сложностях бюджета в Отделе шоссейных дорог Иствика в связи с приближением зимних снегопадов. Этим летом Портовая улица была разбита приезжающими туристами и тяжелыми грузовиками, железобетонные плиты над дренажными канавами у супермаркета разрушились, и во время прилива через выбоины был виден водяной поток.

— Итак, вы считаете Фелисию злой, — между прочим продолжил обсуждение Ван Хорн.

— Я не сказала бы злой, точнее… да, злой… Она, правда, злая. В чем-то похожа на Эда, вся в делах и не уважает окружающих. Бедный Клайд опускается у нее на глазах, а она названивает по поводу петиции с требованием восстановить школьную форму. Пиджаки и галстуки для мальчиков и ничего, кроме юбок, для девочек; запретить джинсы и брюки в обтяжку. Она вынудила продавца в газетном киоске спрятать «Плейбой» под прилавок, а когда увидела в одном фотоежегоднике девицу с мужчиной — фотомодели на каком-то Карибском пляже — с телами, сверкающими на солнце сквозь фотофильтр «полароида», с ней чуть не случился припадок. Она хочет упечь в тюрьму бедного Ганса Стивенса за то, что у него на полке был этот журнал, поставщики привезли, его не спросив. Она хочет вас засадить в тюрьму за то же самое, за неправомочное использование земли. Будь ее воля, она бы всех засадила в тюрьму, а ее собственный муж давно в тюрьме.