Уцелело жилье Упыря. Все, что вокруг было унесло, а оно уцелело. Стоит, воткнувшись в болото четырьмя столбами, незыблемо. Крепко огородился от него Упырь. Волной не смыло, и взглядом с трудом дотянулся. Аж виски заломило.

А вот и сам! Копна волос по настилу бегает. Из – под шерсти руки торчат и пальцами крутит. Только бы глаза в глаза не столкнуться с ним. Махом заслоны поломает. Сквозь шерсть нос пробился и ноздри, как у хищного зверя раздуваются, воздух обнюхивает.

Спешно увел взгляд в сторону, но сразу понял, что опоздал. Вытянул руку, поймал берегиню за плечо и отбросил ее себе за спину. И сразу же перед глазами все закрутилось, завертелось и потемнело до помутнения сознания. Но успел все же поднять раскрытые ладони, чтобы перехватить удар. Перехватить, перехватил, но сам зашатался и, почти падая, отступил назад, чувствуя, как трещит и разламывается грудина. И сам, собрав все силы, нанес ответный удар. Не своими глазами, врана, увидел, как подламываются столбы, как покосилось и повисло над самой водой жилище колдуна, а сам он барахтается в воде, пытаясь забраться на настил, путаясь в насквозь промокших волосах.

С трудом удерживая себя на ногах, собрал воедино всю силу и ярость, выбросил кулак вперед, - иначе знал, не получится, слишком велико расстояние, - и снова заслоны Упыря не выдержали. Его кулак снес в воду и жилище и самого Упыря, который взгромоздился таки на настил.

 -Теперь ему долго будет не до нас. До вечера можем идти спокойно.
– Хрипло выдохнул он, с трудом переводя дыхания. – Хуже всего то, что он нас увидел. И знает откуда ждать нас.

– Свернем? – Догадалась Влада, подлаживаясь под его плечо.

– Прямо идем. Надо ближе подобраться. А свернуть всегда успеем. – качнул головой Радогор, и указал рукой. – Туда… Веди, тетушка. Только далеко не убегай.

Кикимора не возражала, но не утерпев, все же что – то пробормотала не очень лестное.

 -Ох, и язык у тебя, тетушка. – Радогор покачал головой. – И как ты при таком языке от рыбьего хвоста открутилась?

 -Чужую задницу подставила вместо своей, так и открутилась. Пусть мавка при ее красе его таскает, а я и так проживу. – Не скрывая злорадства, отозвалась берегиня, и расхохоталась. – С этого места мы все одинаковые, на одно лицо, можно сказать, а спереди ему некогда было нас разглядывать. Даже вспотел, как старался. Правда, она со мной с той поры здороваться перестала, а мне то что до этого? Хвост уже при деле. Или при теле? До сих пор не решу. С другой стороны, как не решай, как не верти, а уже не отвернешь.

Воспоминание о давней проделке утешило кикимору и вернуло ей хорошее расположение духа. Она развеселилась, на время забыв обо всех огорчениях.

– Эх, не видели вы меня в ту пору. – Тараторила она. – И как бы вы меня увидели, когда вас еще и в пометухах не было? Ох и верткая же я была.

С головой влезла в воспоминания, не переслушать. Но ее слова, не задевая Радогора, пролетали мимо. Стиснув зубы, шел на негнущихся ногах, изредка ловя взглядом врана. Влада пристроилась рядом и шла, с тревогой заглядывая в его лицо. Глаза ввалились и утонули в черных полукружьях, нос заострился, щеки впали и пожелтели, а губы посинели и местами покрылись кровоточащими трещинками. Со страхом ждала она, когда Радогор начнет падать, чтобы успеть нырнуть под его руку, хотя и не верила, что сумеет удержать его на ногах.

– Пожуй корешок, Радо. – Робко попросила она, глядя умоляющими глазами. – Легче идти будет. Я вон, как бегу.

Радогор отрицательно замотал головй.

– Так надо, Ладушка. – Тихо, словно боясь, что кто – то кроме нее услышит его слова, ответил Радогор. – Пусть увидит меня таким, если посмотрит в нашу сторону. Опасаться меньше будет. Подумает, что я всю силу уже истратил на него.

Шли, не останавливаясь. Иногда проваливались в воду по пояс. Это Радогор. А Лада ныряла по горло. Барахталась в гнилой воде, страдала от отвращения, но не кричала. И тогда, не слушая ее возражений, Радогор выносил ее на руках. Ели и то не останавливаясь, на ходу, не обращая внимания на, покрытые грязью руки, и мясо, заметно отдающее душком.

Наступила ночь и на воде опять заиграла лунная дорожка, веселя душу зыбкой надеждой. Идти стало легче. Хоть и не по суху, как обещала берегиня, но и не по пояс в воде. Не глубже колен княжны.

Теперь уж Радогор все чаще начал поглядывать на княжну. И всякий раз в его глазах читалось беспокойство и тревога.

– Притомилась, Ладушка? Давай понесу. – Не выдержав, сказал он. – Сапоги размокли, опять ноги в кровь собьешь.

Влада отчаянно замотала головой.

– Я сама, Радо. Не сердись. – И виновато улыбнулась. – как же я дальше пойду за тобой, если на второй день на руки полезу к тебе?

За целый день не присели не разу. Порой не шли, брели, с трудом выдирая ноги из трясины. Хлеб промок и превратился в противное, дурно пахнущее тиной и гнилью, тесто. И Радогор все чаще заставлял Ладу и берегиню есть свои корешки. Но и их запас у него заканчивался. Лада безропотно разгрызала сухой и твердый, как дерево, корешок, заставляя с трудом проталкивать себя его в горло.

Даже кикимора бежала уже не так резво. Часто останавливалась, оглядывалась по сторонам, пытаясь нащупать знакомую дорогу и растерянно поворачивалась к Радогору. И бежала дальше, встретив его равнодушный взгляд, с которым он отвечал ей.

– Прямо, тетушка, держи. Все время прямо, и ни куда не сворачивай.

Но и ее терпению пришел конец.

– Куда же еще прямее? – Возмутилась она, в очередной раз услышав надоевшие слова. – Прямей уж не куда. Глаза он нам отводит, Упырь мохнатый. Гоняет по болоту туда – сюда, а мы бегаем, бегаем, вылупив глаза, как будто другой работы нет.

Радогор усмехнулся.

– У тебя корова не доена, тетушка? Или куры не кормлены? – Спросил он, тщетно пытаясь пристроиться к враньему глазу.