В три часа ночи к отелю подъехали автобус и легковая машина из посольства, на ней мы с Джефом отправились в зоопарк, а все остальные поехали на автобусе прямо к самолету. Помню эту сумасшедшую езду по ночным, пустынным, мокрым от дождя улочкам Гаваны. Стоя в открытом кузове знакомого грузовичка, я ловил ртом упругий влажный ветер, чувствуя трущиеся о мои ноги мокрые собачьи бока, и был счастлив от сознания того, что мы все-таки, пусть с потерями, но выбираемся из этого райского уголка, что за экватором нас ждет зима и что мы приближаемся к старту нашей экспедиции.

Над горизонтом уже прорезалась тонкая малиновая полоска рассвета, когда мы, быстро погрузив собак и простившись с Дорис и Робертом, забрались в самолет. Через час после взлета температура в салоне понизилась до комнатной для собак, и те — возможно, в первый раз за двое суток — спокойно заснули; то же можно было сказать и о пассажирах.

Дальнейший полет до Буэнос-Айреса проходил без особых приключений. Мы сели на часок для подзаправки в Лиме. Температура там была 15 градусов, так что наши лохматые пассажиры чувствовали себя прекрасно. В Буэнос-Айресе была запланирована стоянка двое суток для отдыха экипажа. После приземления я сделал весьма любопытное открытие: не обнаружил в своем паспорте аргентинской визы, — поэтому когда встал вопрос, кому остаться в аэропорту подежурить с собаками, моя кандидатура прошла на безальтернативной основе. Из солидарности со мной решил остаться Кейзо. Надо сказать, что аргентинские власти оказались куда более лояльными по отношению к собакам, чем кубинские. Нам разрешили привязать собак вдоль проволочной ограды, огораживающей какие-то складские помещения. Температура была около 5 градусов, собакам дышалось легко, нам же пришлось достать куртки.

Собаки были привязаны метрах в трехстах от стоянки самолета, поэтому мы с Кейзо решили устроиться на ночлег под открытым небом в спальных мешках в непосредственной близости от собак. Это была первая из последующих двухсот двадцати ночей ночь в спальных мешках под небом южного полушария. Воздух был чист, облаков не было, и поэтому нам из своих спальных мешков было хорошо видно все богатство южного звездного неба. Я показал Кейзо мерцающий в южной части небосклона ромбик Южного Креста, который мой японский друг видел впервые. Ночью я проснулся от шумного дыхания прямо над ухом. Я высунул голову из мешка и буквально нос к носу столкнулся с Чубаки, который внимательно изучал меня своими близко посаженными голубыми глазами. Естественно, он тут же попытался лизнуть меня в лицо, и, надо сказать, ему это вполне удалось, правда, только один раз. Далее он был схвачен за ошейник и водворен на место к великому удовлетворению остальных собак, с интересом следивших за развитием событий. Ночью температура опустилась ниже нуля, небольшие лужицы покрылись льдом, но нам в наших спальниках было тепло и уютно. Утром вылезать не хотелось — было холодно, но мы быстро согрелись, потаскав ведра с водой для собак. После обеда к самолету подъехал огромный «шевроле», из него вышел симпатичный молодой человек, назвавшийся представителем Аэрофлота в Буэнос-Айресе. Он сказал, что имеет предписание забрать нас с Кейзо на прием, который устраивает для участников экспедиции советское посольство в Аргентине. Отсутствие у меня визы его, по-видимому, не смущало, так как, по его словам, он знал место, где можно было пройти без всяких формальностей. Мы ехали с ним по центральной широченной и длинной улице Девятого Июля, и я вспоминал свою первую встречу с Буэнос-Айресом в декабре 1985 года. Прошло четыре года, а мне казалось, что это было вчера: и солнце, нанизанное, как апельсин, на высоченную каменную стелу — символ дня независимости, и незаметно притулившийся к фасаду одного из особняков позеленевший от времени Дон Кихот на унылом Россинанте, и верный Санчо рядом с ним, и зеленая трава многочисленных парков, на которой мы, нежась на солнышке, воздавали должное прекрасному белому вину «Термидор», продававшемуся повсюду практически за бесценок (даже для нас).

В посольстве нас принял советник (посол был в отпуске), причем бутерброды с икрой и осетриной и прекрасное вино заметно оживляли беседу, в ходе которой нам сообщили, что достигнута договоренность с чилийскими властями о посадке самолета в Пунта-Аренасе — самом близком к Антарктиде городе с аэропортом. Это известие очень нас порадовало, так как именно Пунта-Аренас являлся местом, откуда мы предполагали снабжать экспедицию на маршруте, здесь же располагалась штаб-квартира частной чилийско-канадской авиакомпании «Адвенчер нетворк», самолеты которой осуществляли в январе этого года заброску лагерей с продовольствием на участок маршрута между Кинг-Джорджем и Южным полюсом. Поэтому все снаряжение и продовольствие, которое мы везли с собой, мы могли оставить в Пунта-Аренасе для последующей доставки на маршрут. До последнего времени у нас не было уверенности, что чилийские власти разрешат посадку советскому самолету на территории Чили: ведь с 1973 года, после сентябрьского переворота и разрыва дипломатических отношений между СССР и Чили, то есть на протяжении вот уже шестнадцати лет, ни один советский самолет не прилетал в Чили. И вот мы еще раз смогли убедиться, насколько действенными могут быть народная дипломатия и естественное стремление людей разных стран жить в дружбе и добрососедстве: самолет с эмблемой Международной трансантарктический экспедиции приземлился в аэропорту Пунта-Аренас 22 июля 1989 года.

В окружении небольших ярко-красных «Твин оттеров» наш Ил-76 выглядел особенно солидно. Тут же у трапа мы дали интервью для чилийского телевидения. Препроводив собак в специально отведенный для них ангар, мы занялись сортировкой грузов. На мокром бетоне взлетной полосы возникли уже знакомые белоснежные горы с надписями: «Старт», «Элсуорт», «Южный полюс». Интересно, что процедура паспортного контроля в недружественной нам стране Чили заняла гораздо меньше времени, чем аналогичная в братской Кубе. Вечером того же дня в яхт-клубе, расположившемся в старинном особняке на центральной площади города, в честь экспедиции «Трансантарктика» был устроен ужин, на котором присутствовали представители муниципалитета во главе с мэром города. Было сказано много теплых слов в адрес участников, гостей и хозяев, и даже, кажется, был тост за установление дипломатических отношений между СССР и Чили.

Наступил самый ответственный участок перелета: Пунта-Аренас — остров Кинг-Джордж. По нескольку раз в день мы связывались по радио с начальником станции Беллинсгаузен Юрой Гудошниковым, запрашивали погоду и состояние полосы. После его сообщения о том, что полоса покрыта плотным слоем снега сантиметра три толщиной и что этот слой снега покрыт по большей части коркой льда, у командира экипажа появились сомнения о возможности затормозить машину на столь короткой полосе при такой поверхности. Никто не мог приказать ему лететь, поскольку все прекрасно понимали, что вся ответственность за жизнь пассажиров и машину лежит именно на нем. Мы ждали. Тем временем Юра сообщал, что погода сносная, видимость 5 километров, нижняя кромка облачности около 300 метров. Надо было учесть еще одно важное обстоятельство, влиявшее на принятие решения о посадке. Полоса на Кинг-Джордже обрывалась довольно крутыми уступами к океану, то есть если самолет не сумеет затормозить, то… Я присутствовал на одном из последних переговоров командира самолета с Юрием. Услышав еще раз, что погода вполне пригодна для посадки, командир, подумав немного, спросил, есть ли граница между краем полотна полосы и прилегающей поверхностью и, если есть, то какова ее высота. Юра отвечал, что граница практически незаметна. Командир задумался, и, кажется, в тот момент ему пришла в голову идея использовать этот порожек. Так или иначе, но после этого разговора он решил: летим! Вылет был назначен на 11 часов утра 24 июля. Надо сказать, что перед посадкой самолета в Пунта-Аренасе мы устроили на борту тотализатор: надо было назвать точную дату и время нашего приземления на Кинг-Джордже. Я загадал 14 часов 24 июля, и вот сейчас был близок к выигрышу крупной суммы (около 50 доларов), так как угадал по крайней мере число. Командир решил сделать до посадки три захода: первый, чтобы осмотреть полосу визуально, второй, чтобы коснуться ее колесами для определения коэффициента сцепления, и только третий заход должен был стать посадкой.

Лету от Пунта-Аренаса до Кинг-Джорджа было около двух часов. Напряжение внутри салона достигло кульминации, когда мы почувствовали, что самолет начал снижаться. Следя за стрелкой высотомера, я сообщал сидевшему напротив Уиллу, записывавшему на диктофон свои впечатления, высоту: «Пятьдесят метров, сорок, тридцать, двадцать». «На какой же высоте, — успел подумать я, — командир решил выполнить первый заход?» Тут стрелка высотомера скакнула за отметку 10 метров, и сразу же за этим мы все почувствовали сильный удар, ремни не дали нам выскочить из кресел, лица всех сидящих напротив меня да и мое наверняка тоже выражали крайнюю степень ожидания: «Что же дальше?» Иллюминаторов в салоне этого самолета не было, поэтому мы не могли видеть, что происходит снаружи, и это, без сомнения, усиливало ощущение какой-то ждущей впереди невидимой опасности. Казалось, что самолет наш неудержимо катится в пропасть… Тут еще сразу же после удара обе двери внезапно распахнулись, и в салон вместе с запахом керосина, горелой резины ворвался грохот и рев всех четырех включенных на реверс двигателей. Чувствовалось, что самолет замедляет бег. Но успеет ли он остановиться до конца полосы?! Внезапно все кончилось, самолет встал, и мы поняли, что прилетели. Что тут началось! Аплодисменты и крики «ура»! Мы жали друг другу руки и поздравляли друг друга. Стрелки часов показывали 13 часов 10 минут. Победительницей тотализатора стала Дженнифер Кимбалл — сотрудница офиса «Трансантарктика» в США: ее время было 13.30. Однако о тотализаторе сразу же забыли — мы все чувствовали себя победителями. Крики «ура» многократно усилились, когда из пилотской кабины в салон спустился командир. Он, очевидно, не ожидал такой оживленной реакции и поэтому явно смутился, но каждый из нас считал своим приятным долгом пожать ему руку.

В раскрытую дверь самолета мы увидели целую толпу народа — это были сотрудники научных станций, расположенных на Кинг-Джордже. Здесь на этом небольшом островке живут и работают ученые и специалисты из СССР, Чили, КНР, Аргентины, Польши, Германии и Южной Кореи. Основательнее всех чувствуют себя здесь чилийцы. За время, прошедшее между моим первым посещением Кинг-Джорджа в 1973 году и днем сегодняшним, чилийская станция, размещавшаяся прежде в небольшом одноэтажном доме, превратилась, по сути, в небольшой городок с жилыми семейными коттеджами, гостиницей, школой и аэропортом. Чилийские полярники живут здесь вместе с семьями. Вот и сейчас среди встречающих нас было много женщин и детей, что как-то смягчало суровый снежный зимний пейзаж Антарктиды. Выделялась — увы, не в лучшую сторону — и группа наших полярников: я имею в виду, конечно, унылую цветовую гамму одежды. Не успел я спуститься с трапа, как сразу же попал в объятия друзей, со многими из которых встречался прежде в экспедициях.