Естественно, наибольший восторг у встречающих вызвали собаки. Особенно радовались «антарктические» дети, которым, несмотря на необычность их жизни здесь, в Антарктиде, присущи неукротимое детское любопытство, восторженность и радость познания окружающего их мира. Надо сказать, что наши собаки радовались не меньше. Еще бы! Они увидели снег! Чистый, белый, холодный, вкусный, мягкий снег. Они катались по нему, хватали его пастью, словом, находились на вершине блаженства. Мы вытащили клетки и, поставив их в ряд на снег, с большим трудом запихнули туда разыгравшихся собак, оставлять их на воле было слишком опасно — они могли и разбежаться. Когда мы закончили разгрузку, уже совсем стемнело, хотя часы показывали только четыре часа: в эту пору световой день на этой широте длится около семи часов.

Точка старта — нунатаки Сил — находилась в 180 морских милях от Кинг-Джорджа. Нас должны были доставить туда на самолете «Твин оттер», а пока до вылета мы занялись организацией базового лагеря на Кинг-Джордже. Руководство Китайской антарктической экспедиции любезно предоставило нам помещения станции Грэйт Уолл, находившейся километрах в пяти от аэродрома. Эта станция вполне заслужила и поддерживает репутацию воистину «великой» среди полярников, населяющих остров, потому что обладала поистине неистощимыми запасами пива. Как я уже говорил, Чин Дахо провел здесь более года в качестве начальника, и я думаю, что именно в результате своего пребывания здесь он сформулировал четкий ответ на традиционный вопрос корреспондентов: «Что вас привлекает в Антарктике?» На это Дахо неизменно отвечал: «Пиво и гляциология!» Сейчас станцию возглавлял небольшого роста китаец с бледным и немного печальным лицом (как выяснилось позже, не принадлежавший к числу любителей пива, чем, по-видимому, и объяснялась его бледность). Интересно, что все называли его мистер Ли. Однако это никак не вязалось с его обликом, и меня все время не покидало сомнение: мистер ли он или все-таки товарищ? Но тем не менее товарищ мистер Ли оказался на высоте поставленной перед ним задачи: приютить международную экспедицию «Трансантарктика». Гарцуя на снегоходе «Буран», он предложил всем, кто был готов, следовать за ним по дороге на станцию, отыскать которую в сгустившейся темноте было совсем не просто. Первыми оказались мы с Уиллом. Подцепив нарты к «Бурану», мы заняли позицию по обе стороны от нарт, ухватились за рукоятки и приготовились к старту. Сам мистер Ли был скрыт от нас покровом ночи — мы видели только кроваво-красный огонь задней фары «Бурана». Из каких-то своих неведомых нам соображений мистер Ли внезапно дал шпоры рычащему «Бурану», и тотчас же мы с Уиллом повисли на нартах, тщетно пытаясь подогнать ноги под стремительно увлекаемое в ночь туловище. Метров через сто на каком-то подъеме нам это удалось, и четыре борозды, оставляемые в глубоком снегу полозьями нарт и нашими ногами, сменились классическим двухбороздным следом. Но ночная дорога готовила нам новые испытания: она просто изобиловала подъемами и спусками. На одном из них мы сумели на мгновение поравняться с нашим водителем и, стараясь перекричать шум двигателя снегохода, попросили его умерить темп. Но, очевидно, приняв нашу реплику за возгласы восхищения его водительским мастерством, мистер Ли бросил машину вперед, и нарты, не выдержав рывка, перевернулись. Плохо увязанные ящики рассыпались (кто мог предположить, что будут такие гонки!), и мы с Уиллом повалились в снег, пытаясь не выпустить нарты. Слава Богу, мощности «Бурана» не хватило, чтобы волочь по рыхлому снегу такой груз, и мистер Ли нехотя остановился. Совершенно взмокшие, залепленные снегом, мы поднялись и заново упаковывали нарты. Подошедший мистер Ли, кажется, был несколько смущен представшей перед ним картиной и попытался нам помочь. Воспользовавшись паузой, мы постарались объяснить ему отличие нашего путешествия от гонок «Формула-1», на что он согласно кивнул, и дальнейший путь до станции мы проделали без особых приключений. Вскоре все экипажи собрались вместе. Нам показали комнатки, где мы будем жить до вылета на ледник. Они были расположены по обе стороны коридора за просторным помещением кают-компании. Немного позже наш вездеход ГАЗ-71 с размашисто написанным на капоте именем «Мурка» привез журналистов и все оставшееся оборудование. Оставив все вещи в комнатах, мы отправились на нашу станцию на торжественный прием по поводу успешного приземления в Антарктике. В кают-компании было тесно: мы стояли в три-четыре ряда, опоясав сдвинутые вместе столы, на которые в отчаянном порыве гостеприимства было выметано все из закромов. Юра произнес длинную незапоминающуюся речь, и все с облегчением подняли бокалы «За дружбу».

Ночь прошла быстро. Проснулся я от ощущения того, что кто-то стягивает с меня одеяло. Открыл глаза и разглядел в полумраке свесившегося со своей койки Уилла, тянувшего на себя принадлежавшее мне с вечера одеяло. Очевидно, ему приснилось, что он спит где-то у себя в одном из своих живописных бунгало на ранчо на севере Миннесоты, где все вокруг родное и все вокруг свое. Не желая выводить его из этого блаженного состояния, я не стал сопротивляться и в результате остался без одеяла. Да, хорошо, что в палатке у нас будут спальные мешки и подобные ночные атаки вряд ли окажутся для Уилла столь победоносными.

Весь следующий день прошел в сборах и подготовке того снаряжения и продовольствия, которое нам будет необходимо прямо начиная со старта. В 10 часов утра улетал самолет, и мы все поехали его провожать. Покачивая крыльями, самолет разбежался и скрылся в снежной пелене. Оборвалась еще одна ниточка, связывавшая меня с прежней жизнью. Теперь все мысли были сосредоточены на одном: на предстоящем завтра старте.

Утро 26 июля принесло ветреную погоду с сильной поземкой, однако видимость была сносной, и поэтому мы решили лететь. Первыми в 8 утра стартовали Джеф и Дахо с десятью собаками. Им предстояло разбить лагерь и обозначить полосу для приема остальных. Нас возил один и тот же маленький лыжно-колесный «Твин оттер». Широкоплечий и рослый Генри, пилот «Твин оттера», творил на этой машине чудеса: садился на такие площадки и при такой видимости, что мы понемногу начинали верить, что для него нет ничего невозможного. Это придало нам уверенности в том, что и на маршруте при возникновении каких-либо проблем Генри всегда придет нам на помощь. Самолет возвратился около 12 часов. Генри рассказал, что подыскал удачное место для первого лагеря: хорошая ровная площадка — и, что очень приятно слышать, погода там намного лучше, чем здесь внизу — практически не дует и прекрасная видимость. Вторым бортом полетели Уилл и Жан-Луи вместе с киногруппой из Франции и двенадцатью собаками. По замыслу режиссера и оператора фильма Лорана Шевалье, первым историческим кадром начала экспедиции «Трансантарктика» должен был стать кадр исхода из самолета на снежный ковер организаторов и руководителей экспедиции. В полете, как рассказал потом Генри, неутомимый Лоран снимал айсберги в лучах заходящего солнца, ледниковый барьер, круто обрывающийся к океану. Из участников экспедиции на острове остались только мы с Кейзо и восемнадцать собак. Из них мы собирались взять только четырнадцать, остальные же должны были быть в резерве, и с ними оставался руководитель базового лагеря Джон Стетсон. По плану экспедиции базовый лагерь оставался на Кинг-Джордже до тех пор, пока мы не достигнем гор Элсуорт, а затем он перемещался на холмы Патриот, где находится сезонный лагерь компании «Адвенчер нетворк». Уже в глубоких сумерках погрузили все оставшееся снаряжение на самолет при активной помощи Генри и его бортмеханика. Когда вместе с Генри мы катили бочку с керосином к самолету, он вдруг спросил: «Виктор, признайся, ваш самолет Ил-76 (он называл его Ильюшин) сделан из титана?» От неожиданности я даже остановился, и бочка начала поворачивать в мою сторону. «Почему ты так решил?» Генри тоже остановился и начал мне объяснять, что много раз наблюдал момент посадки, потом смотрел видеофильм о ней, отснятый чилийцами, и поэтому никак не мог представить себе, чтобы после такого удара в момент касания полосы машина не развалилась бы на куски. «Чилийские летчики говорят, — продолжал он? — что если бы такое приземление совершил их «Геркулес», то все его четыре мотора улетели бы вперед, а сам самолет рассыпался бы на части». Я ответил, что, насколько мне известно, это серийный самолет и, наверное, просто выполнен с традиционным русским запасом прочности. Генри был явно неудовлетворен ответом. Оставив его пребывать в полной уверенности, что у русских с титаном в стране все в порядке, я отправился грузить собак. Мне помогали наши ребята со станции Беллинсгаузен, пришедшие нас проводить. Валера Федоров, сняв рукавицы, пальцами пощупал тонкую ткань моей штормовки. «И это все? — спросил он и посмотрел на меня с явным сожалением. — Замерзнешь же, возьми мою «каэшку» (Теплая куртка на верблюжьем меху, которая выдаётся полярникам советских антарктических экспедиций)». Я попытался объяснить ему, что это не простая ткань, а с прослойкой «гортекса» — тоненькой пленочки, обладающей односторонней теплопроводностью и повышенной ветрозащищенностью. Валера, выслушав все это с серьезным видом, спросил: «А может, валеночки?» Обнялись на прощанье. Я сказал ему, что если будет холодно, то попрошу его по радио подослать мне валенки на маршрут. С нами летел фотограф-профессионал из «Нэшнл джиогрэфик» Рик Риджуэй. Они с Кейзо забрались вперед, поближе к пилотской кабине, я же остался вместе с собаками позади, рядом с дверями. В дверной иллюминатор я хорошо видел ребят, продолжавших стоять рядом с бочками, отвернувшись от ветра, гонимого раскручивающимися винтами самолета. Взлетели. Несмотря на кромешную тьму в кабине, я понемногу начал различать очертания собак. Главной моей задачей было отыскать Монти и принять меры к его максимальной изоляции. Монти сам обнаружил себя: я услышал его глухое ворчание — явный признак готовности незамедлительно начать массовые репрессии во имя собственного самоутверждения. Я немедленно это пресек, схватив Монти за ошейник, и притянул к себе его огромную мохнатую голову. Так и летели, чуть ли не обнявшись. Примерно через час полета небо очистилось, появились звезды, и в лунном свете можно было различить темные горы и мерцающую тусклым серебром поверхность ледника. Вскоре Генри повернулся и прокричал: «Снижаемся!» Через несколько минут я увидел в иллюминаторе огоньки, которыми была отмечена наша импровизированная посадочная полоса, лыжи самолета коснулись поверхности, и мы, подпрыгивая на застругах и замедляясь, покатились по снегу. Чувствовалось, что поверхность снега довольно плотная, о чем можно было судить и по неглубокому следу лыж, оставляемому нашим самолетом. Мы развернулись и подрулили прямо к палаткам.

Джеф и Дахо принимали собак, которые с готовностью вываливались на снег прямо из раскрытой двери самолета. Лохматая баррикада, преграждавшая мне путь к дверям, рассыпалась прямо на глазах, и наконец я получил возможность выбраться из самолета. Меня на мгновение ослепил яркий свет портативного юпитера в руках Бернара — звукооператора французской киногруппы. Лоран, целясь мне в лицо огромным объективом своей кинокамеры, ловил крупный план, откуда-то слева из темноты вынырнули Уилл и Жан-Луи, своими укрепленными на головах фонариками похожие на шахтеров или спелеологов. «Виктор, добро пожаловать в наш первый лагерь», — Этьенн сопроводил эту фразу широким жестом в сторону едва различимых в темноте, стоящих полукругом палаток. Лоран неотступно следовал за нами. Юпитер выхватывал из темноты пять палаток: три купольные, одна из которых предназначалась для меня и Уилла, другая — для Кейзо и Жана-Луи, а еще одна — для киногруппы. Совсем крохотная шатровая палатка должна была стать домом для Джефа и Дахо. Позже, разглядев ее при дневном свете, я удивился, каким образом высоченный Дахо умудрился втиснуться в нее — да не один, а со спальным мешком и Джефом. Пирамидальная палатка была предназначена для Рика со всем кино- и фотооборудованием. Собаки были привязаны на своих доглайнах немного поодаль. Их уже рассортировали по упряжкам, поэтому мы отвели вновь прибывших собак на оставленные для них места. Генри спешил: погода на Кинг-Джордже портилась, ему надо было успеть вернуться. Договорились, что в случае хорошей погоды он привезет завтра утром журналистов и телевизионную группу из Эй-Би-Си, чтобы отснять старт экспедиции. Самолет улетел, а мы при свете керосиновых ламп, установленных на ящиках прямо напротив входа в каждую палатку, начали сортировать привезенные с собой вещи. Было на удивление тихо — ни ветерка. Мерцающие и поэтому кажущиеся махровыми звезды, дымок примусов и вспыхивающие время от времени в темноте за палатками собачьи глаза — все это вместе создавало романтическое настроение. Мысли о том, что впереди долгая трудная дорога, отступили перед ощущением какого-то душевного покоя. Я слышал, как Уилл, возясь в палатке со своими сумками, бормотал что-то себе под нос, поодаль Джеф читал вводную лекцию на тему «Основные правила организации походной жизни» профессору гляциологии Дахо, а Жан-Луи обсуждал меню ужина с искушенным в этих вопросах Кейзо. Эту идиллию слегка нарушал, придавая какую-то ненатуральность всему происходящему, Лоран со своей камерой. Рик возился в палатке с аппаратами, готовя их к завтрашней съемке. В порядке первой пробы себя на роль метеоролога я решил измерить температуру. Дахо, медленно, как улитка из раковины, вытащив свое длинное туловище из палатки, подошел ко мне понаблюдать за процессом измерения. Я достал небольшой термометр «пращ», взятый в числе прочих новинок отечественной измерительной техники в нашем институте, и начал бешено раскручивать его над головой. Когда я получал этот термометр в отделе метеорологии ААНИИ, Николай Николаевич Брязгин, старейший полярник и милейший человек, сказал мне: «Витя, это очень просто — покрути его над головой и через две минуты ты получишь температуру воздуха, — и добавил с благоговением: — Еще сам Нансен, когда шел через Гренландию, пользовался этим, точнее таким, — исправился он, заметив мой испуг, — термометром!» Не помню, то ли Николай Николаевич пропустил, то ли я сам прослушал, но в моей памяти как-то не отпечатался период измерительного процесса между раскручиванием термометра и собственно считыванием показаний. Поэтому, раскрутив на глазах у удивленного и заинтригованного этим дивом профессора свой маленький термометр, я беспечно опустил руку, пытаясь приблизить его к глазам, но термометр, описывая на излете сужающиеся круги, ударился о мою голову со звуком, не оставляющим ни малейшего сомнения в его судьбе. Оставшаяся в моих руках и продолжающая свое — теперь уже бессмысленное — вращение верхняя часть его могла служить только для индикации температур в интервале от нуля до плюс десяти градусов, абсолютно бесперспективном для наших условий, вторая же — наиболее содержательная — часть бесследно исчезла. Дахо, считая, по-видимому, процесс измерений законченным, осведомился о температуре, на что я ему рассеянно ответил, что сообщу завтра после обработки результатов. Профессор со вздохом сожаления удалился, а я тщательно захоронил в снег останки термометра, не желая сразу же, еще до старта экспедиции, нервировать своих товарищей, у которых в памяти наверняка были свежи воспоминания о пяти термометрах, безвинно загубленных мной в гренландской экспедиции. Забегая вперед, скажу, что первое, что обнаружил Этьенн, выбравшись из палатки рано утром, был кусок термометра, утерянный мной накануне. Сопоставив события вчерашней ночи со своей находкой и показав ее мне, он полуутвердительно, полувопросительно произнес: «Ну что, кажется, экспедиция началась, как ты считаешь?» Мне ничего не оставалось как согласиться.

Утро 27 июля. Нунатаки Сил впереди и слева от нас, темно-бурые, контрастирующие с бело-голубым ледником, Итина, солнце, мороз около 20 градусов (измерил спиртовым термометром), мы готовились к выходу. Накануне вечером, когда я вернулся в палатку после метеорологических наблюдений, Уилл уже приготовил ужин. Ужин запомнился, наверное, потому что он был первым. Кажется, до сих пор помню его: это был отварной рис с консервированным лососем. Мы зажгли свечи (Уилл не переносил запаха керосиновой лампы, поэтому все два месяца нашей совместной жизни мы использовали свечи, в то время как все остальные жгли керосин), выпили чаю и, забравшись в спальные мешки, быстро заснули. Спать было очень тепло, и, несмотря на то что мы проснулись рано, я чувствовал себя отдохнувшим.

Часов в девять утра наш лагерь пришел в движение, каждая двойка сворачивала свой минилагерь, упаковывала нарты и запрягала собак. Сложить палатку в такую безветренную погоду оказалось довольно просто, наш проверенный Гренландией экипаж действовал достаточно слаженно и быстро. Свернув лагерь, мы с Уиллом принялись «научно», по его выражению, упаковывать наши нарты. Задача заключалась в том, чтобы компактно уложить груз, сделав его как можно ниже, и с третьей попытки нам это удалось. Началось самое интересное — составление упряжки. Процесс это творческий. Порядок расстановки собак в упряжке определяется множеством факторов. Это прежде всего вес нарт и состояние поверхности снега, немаловажной является также психологическая совместимость собак.

Собаки! Лохматые наши друзья, вы еще не представляете, что вам предстоит, какие жестокие метели и встречные ветры будут на вашем пути, какие тяжелые снежные панцири покроют ваши спины, как вам придется освобождаться от них вместе с шерстью, выкусывая ее зубами, какие предательские трещины пересекут вашу дорогу — и только чудом ни одна из вас, провалившихся в них, не погибнет, — сколько кровавых следов оставят ваши израненные лапы на этом 6000-километровом пути, сколько раз после очередной пурги мы будем выкапывать вас из-под снега руками, каждый раз опасаясь не застать вас в живых… Сколько раз! А пока вы, полные сил и энергии, всем своим видом показываете готовность бежать и бежать вперед.