Я посмотрела на Джоан. Несмотря на нелепость и отвратительность ситуации и несмотря на мою всегдашнюю, граничащую с презрением, к ней нелюбовь, Джоан сейчас восхищала меня. Смотреть на нее сейчас было все равно что смотреть на марсианина или на какую-нибудь особенно омерзительную жабу. И хотя ее мысли не совпадали с моими мыслями, а ее чувства — с моими чувствами, я ощущала, что мы с ней в чем-то сродни, словно ее мысли и чувства оказались искаженными черным отражением моих собственных.

Иногда я размышляла над тем, не я ли виновата в том, что она заболела. А иногда задумывалась над тем, прекратит ли она когда-нибудь встревать в каждый мой жизненный кризис, напоминая мне о том, какою я была и через что прошла, и подсовывать мне прямо под нос свой собственный и совершенно отдельный от меня, но настолько похожий кризис.

— Не понимаю, что женщины находят в других женщинах, — сказала я доктору Нолан в тот же день. — Что ищет женщина в женщине такого, чего она не может найти в мужчине?

Доктор Нолан ответила не сразу.

— Нежность, — произнесла она наконец.

И это заставило меня замолчать.

— Ты мне нравишься, — заявила Джоан. — Ты нравишься мне куда сильней, чем Бадди Уиллард.

И когда она с дурацкой улыбкой растянулась у меня на постели, я вспомнила об одном скандале, разразившемся в общежитии нашего колледжа. Одна толстая, с огромными грудями старшекурсница, всегда ведшая себя тихо и по-домашнему, как какая-нибудь бабуся, и отличавшаяся необычайным религиозным рвением, и высокая дерзкая девчонка из новеньких, о которой шла молва, будто она чересчур увлекалась свиданками вслепую и всячески изощрялась на них, — вот эти две девицы вдруг начали проводить вдвоем слишком много времени. Их вечно видели вместе, и как-то раз в комнате у толстухи застукали. Сплетня облетела все общежитие.

— Но чем же они занимались? — спросила я, услышав эту сплетню. Стоило мне задуматься над тем, чем могут заниматься друг с другом двое мужчин или две женщины, и воображение мне отказывало.

— Ах, — воскликнула сплетница, — Милли сидела в кресле, а Теодора лежала на кровати, и Милли гладила ее по волосам.

Я почувствовала себя разочарованной. Я надеялась, что мне раскроют механизм изощренного порока. Я решила, что женская любовь в том и заключается, чтобы гладить друг друга.

Разумеется, известная поэтесса, преподававшая у нас в колледже, жила с приятельницей — со старою латинисткой, постриженной коротко, на голландский лад. И когда я однажды сказала поэтессе о том, что хочу со временем выйти замуж и завести кучу детей, она посмотрела на меня с неподдельным ужасом:

— Но что же тогда будет с твоей карьерой?

У меня разболелась голова. Почему я вечно притягиваю к себе всяких безумных старух? Эту самую поэтессу, и Филомену Гвинеа, и Джей Си, и даму из «Христианского знания», и еще Бог знает кого. И все они, так или иначе, хотят удочерить меня, хотят приспособить на свой лад и, даря мне заботу и помощь, заставить любить их.

— Ты мне нравишься.

— Плохо дело, Джоан, — сказала я, беря с кровати книгу. — Потому что ты мне не нравишься. Меня от тебя, если хочешь знать, тошнит.

И я вышла из комнаты, оставив Джоан, огромную, как дохлая лошадь, лежать на моей постели.

Я ожидала доктора, размышляя над тем, не удрать ли, пока не поздно. Я знала, что то, что я собираюсь сделать, было незаконным, — во всяком случае, в Массачусетсе, потому что этот штат кишмя кишит католиками, — но доктор Нолан уверила меня, что этот врач — ее старый друг и чрезвычайно умный человек.

— Какова цель вашего визита? — осведомилась одетая в белую форму служащая, записывая мое имя в свою бухгалтерию.

— Что значит «цель»?

Я не ожидала, чтобы кто-нибудь, кроме самого доктора, посмел задать мне этот вопрос, а в приемной было полно народу, и не только к моему доктору, и большинство из этих женщин было с животами или в сопровождении детей, и я почувствовала, как их взгляды устремились к моему плоскому, девственному лону.

Служащая еще раз поглядела на меня, и я покраснела.

— Колпачок, верно, — мягко произнесла она. — Я только хотела убедиться наверняка, чтобы знать, какой счет вам выписать. Вы ведь учащаяся?

— Учащаяся.

— Значит, пятидесятипроцентная скидка. Пять долларов вместо десяти. Послать счет вам на дом?

Я собралась было сообщить ей домашний адрес, ведь к тому времени, как придет счет, я уже скорей всего буду дома, но потом сообразила, что моя мать может увидеть его первой и прочесть, за что это я плачу. Единственный другой адрес, который я могла бы назвать, был безымянным номером почтового ящика, к чему прибегают люди, не желающие широко рекламировать тот факт, что живут в сумасшедшем доме. Но я сообразила, что служащей может быть известно, что означает подобный номер, поэтому я сказала, что расплачусь наличными, и извлекла пять долларов из сумочки, отделив их предварительно от небольшой пачки.

Пять долларов были частью той суммы, которую вручила мне Филомена Гвинеа как своего рода подарок к выздоровлению. Я подумала, как бы она отнеслась к тому, на что именно я трачу подаренные ею деньги.

Желая того или нет, Филомена Гвинеа выкупала меня из рабства.

— Мне невыносима сама мысль, что мужчина может прижать меня к ногтю, — сказала я доктору Нолан. — Мужчина ни за что на свете не отвечает, а я вот рожу ребенка и должна буду сидеть с ним, как привязанная.