За дверью Софи, стоя на карачках и опустив голову, скребла, как собака, пол; на ней не было ничего, кроме шляпки и распустившейся трикотажной рубахи. Увидев ее, Джонни тотчас отвел глаза, но почему-то ему показалось, что за ней волочится длинный и гладкий, как у крысы, хвост.

— Ах ты, Боже мой, Боже мой, — бормотала Софи, — вот напасть-то...

За последние годы Джонни навидался обнаженных женщин в кино, в журналах и на фотографиях, которые в школе передавали из рук в руки. Он даже видел пару живых голых девушек. Он был уверен, что уж его-то женским телом не смутить, но тут понял, что все зависит от возраста женщины. Один взгляд на обнаженный зад Софи — и он возмутился. Он пришел в ярость, словно Софи намеренно сыграла с ним гадкую шутку. Нет уж, это он не обязан терпеть!

Несколькими ступеньками ниже полосатая кошка устремила на него презрительный взгляд, а потом задрала заднюю лапу и принялась вылизывать хвост. Кошка была так спокойна и с такой уверенностью занималась делом, что Джонни устыдился своего смятения. А вдруг Софи упала, мелькнуло у него в голове, и повредила себе что-нибудь? Осторожно приоткрыв дверь, он снова заглянул в гостиную, стараясь не глядеть прямо на Софи. Крысиный хвост оказался шнуром от тостера, который Софи волочила за собой. Теперь она пыталась воткнуть вилку в розетку: криво зажав ее в руке, она с силой тыкала в стену, сердясь, что вилка никак не входит. Казалось, будто она пытается прикончить какого-то маленького, но упорного зверька. "Она ужасно рискует, — испугался Джонни, — в любую минуту ее может ударить током, нужно поскорее вмешаться".

— Софи! — завопил он. (Она подпрыгнула.) — Сию же минуту перестань! Это опасно.

— Но она никак не включается... Эта штука, которая должна меня греть, — жалобно вскричала она.

Прямо за ней стоял обогреватель, но она на него даже не взглянула.

— Это всегда делал Эррол, — прибавила она. — Не знаю, куда он подевался.

— Ты не то включаешь, — сказал Джонни с досадой. Нет, это просто невыносимо! — Эррол умер. Остался один я.

Она его напугала. Собственный голос показался ему самому бесчеловечным, а услыхав собственные слова "Остался один я", он снова почувствовал тревогу. Это была правда — и она ему ужасно не нравилась. Софи протянула к нему руку, чтобы он помог ей подняться с пола. И Джонни не колеблясь взял ее за руку.

Пять лет назад он тоже протянул руку — вскарабкавшись вверх по склону, оставив позади страшный выступ, с которого он увидел тело своей сестры, лежащее внизу среди змеящейся пены. "Они обвинят меня, — думал он в отчаянии, — последние месяцы Дженин вечно меня во всем винила, и родители редко ей возражали". "Не огорчай Дженин", — снова и снова предупреждали они его. Джонни протянул руку Бонни, склонившейся к нему из-за цепи, огораживающей опасное место. "Ах, Джонни! — воскликнула она. — Я думала, ты тоже сорвешься". А немного позже, видя, как он трясется и что-то лопочет, словно испуганная обезьянка, она вдруг вскричала: "Перестань! Перестань!" И, хотя ему было уже четырнадцать, обняла его, как малого ребенка. Он обнаружил, что ее тоже бьет дрожь; ощутил и запомнил тепло ее кожи цвета темного меда и округлость грудей, за набуханием которых втайне следил последние три года (потом ему было немного стыдно, что в такую минуту он это заметил). "Это я виноват? — ужаснулся он. — Они скажут, что я". Она посоветовала: "Не говори им. Скажи, что ты был здесь со мной". Это был последний совет пифии. Через несколько минут она швырнула свой перстень. Змея, свернувшись кольцом, мелькнула и, крутясь, исчезла в заходящих лучах солнца.

Однако на этот раз руку протянула Софи — настал его черед быть спасителем. На свете, конечно, немало протянутых за помощью рук; когда же тебя берут за руку, приходится помогать, как тебе помогали когда-то. Что ж, он поднял Софи с пола. При всей своей худобе она оказалась на диво тяжелой.

— Эррол умер?! — громко повторила она, скорее с удивлением, чем с грустью. — Я рада, что ты мне сказал. Мне нужно знать. Эти люди, что живут рядом... Они мне ничего не говорят.

Но тут же помрачнела и замкнулась.

Она не выпускала его руки — пальцы у нее были невероятно узловатыми. "Может, у нее артрит, — подумал Джонни, — может, ей и сжимать-то их больно". И он с тревогой глянул на ее предплечье, костлявое, худое, не толще круглых блестящих ручонок, которыми порой обвивали его шею двойняшки.

— Знаешь, он был хорошим мужем, — задумчиво проговорила Софи и пристально посмотрела на Джонни, видно пытаясь удержать в памяти ускользающий образ Эррола. — Тебя я никогда не забывала, — словно извиняясь, прибавила она, — но Эррол был прирожденный джентльмен.

— Послушай, Софи, — взмолился Джонни, — надень на себя что-нибудь! Будь прирожденной леди. Ведь ты замерзнешь.

Близость ее старой плоти отталкивала, едва ли не пугала — это был до того естественный инстинкт, что заглушить его Джонни не мог, хотя и стыдился этого чувства. К тому же даже в шляпке, похожей на горшок, и распустившейся рубашке Софи каким-то образом умудрялась выглядеть чуть ли не изящно.

— Пойду найду твою одежду, — сказал Джонни, скидывая блейзер и набрасывая его Софи на плечи.

Зайдя в спальню, он принялся торопливо искать, но вчерашнее ее платье исчезло, как сквозь землю провалилось. Можно было подумать, что в доме Софи, словно в научно-фантастическом романе, возникло некое пространство, какой-то зазор между измерениями, куда рассеянная пожилая леди совала то сумочку, то одежду.

Софи следила за ним с порога, мрачно хмуря свои почти исчезнувшие брови. Ее осуждающий вид действовал Джонни на нервы.

— Знаешь, мне совсем не хочется это делать, — сказал он. — Где твоя одежда?