— Рада, а оставила у мачехи! Разве нельзя было взять с собой?

— Нет, условия для ребенка не хороши, да и занята я целыми днями.

— А есть ли у твоей дочки отец? — поинтересовалась я.

— Какая ты смешная, конечно, есть отец. Это не было непорочное зачатие, ну, а мужа, если ты об этом спрашиваешь, у меня нет.

— Ты все такая же, Ольга.

— Валя, ну скажи, зачем мне муж? В жизни так много интересного, так много дела, которое хочется сделать! Я просто не хочу тратить силы на семью, не хочу себя связывать. И так много ограничений, которых невозможно избежать, я не хочу добровольно брать на себя еще одно ограничение — семью.

— Но если ты полюбила человека, иметь с ним семью это не ограничение.

— Я не полюбила человека.

— А дочка, ты же собираешься взять ее к себе?

— Возьму, когда она сама будет в состоянии смотреть за собой и помогать мне. Сказать тебе откровенно, я родила ребенка потому, что мне хотелось его. Хочется, чтобы у меня на всю жизнь был родной, близкий человек. Как встретила подходящего отца, так и родила.

— А что думает об этом отец?

— Отец? Он ничего не думает. Разве мужчины думают о ребенке в таком случае?

Я вспомнила, что Максим, ее прежний приятель, "думал" в таком случае и не хотел, чтобы у нее был от него ребенок.

— Он не из заключенных?

— Нет, инженер, как я.

— Вероятно, твоя дочка захочет потом узнать, кто ее отец?

— На память для дочки я запишу на бумажке имя отца и все, что о нем знаю… Расскажи, Валя, ты с Максимом переписываешься?

— Иногда, очень редко. Он перевелся на работу в Ленинград, уже доцент. Женился, и у него есть дочь.

— Которую он, наверно, назвал Валентиной?

— Ты угадала, — засмеялась я.

— Угадать нетрудно. На ком он женился?

— На химичке, она была на втором курсе нашего института, когда мы кончали.

— Ты ее знаешь?

— Очень немного. Хорошенькая блондинка, небольшого роста, лет на восемь моложе его. Кажется, неглупая. Она комсомолка, учиться приехала из Донбасса, отец шахтер… Не знаю, хорошо живут или нет, он в своих письмах о ней никогда не упоминает. Осенью он ехал на новое место работы в Ленинград, остановился на один день в Ростове и пришел повидать нас, но он приехал в рабочий день и я была целый день на службе, так что виделись мы недолго. Он доволен переводом. Интересно, бродя без дела по городу, он купил себе фетровую шляпу и мне было очень странно видеть его в шляпе. Все время, что я его знаю, он носил фуражку одного и того же фасона, а тут вдруг шляпа!

— Что же, он сделался франтом?

— Нет, увидел и купил, а потом, может, и пожалел… Оля, ты еще долго будешь жить в Сибири?

— Пока кончим плотину; вероятно, в следующем году. Потом поеду другую строить, только теперь туда, где работают вольные.

— Так и будешь странствовать, как перекати-поле?

— Странствовать очень интересно. Я не думаю, что я смогла бы жить всю жизнь на одном месте.

Все время, пока Ольга была со мной, в моем уме стоял вопрос: присоединилась ли она к антикоммунистической организации? Нашла ли ее? Когда-то она даже собиралась организовать такую, предлагала мне начать вместе. Наконец я решилась и спросила.

— В настоящих условиях моей жизни — это невозможно, — коротко ответила она.

Я, не собираясь заниматься политической деятельностью, не стала расспрашивать ее более подробно.

Наш инженер по организации труда, тов. Коваль, с которым я работаю в одной комнате, очень интересный человек. Он интеллигентный, начитанный, с хорошими манерами, и я была удивлена, когда он один раз сказал мне, что не помнит своей семьи и воспитывался в приюте.

— Не знаете, кто были ваши родители?

— Совершенно не помню их и не знаю. Мне кажется, меня передавали из одной семьи в другую несколько раз прежде чем я попал в приют. Я убегал из приюта и был некоторое время беспризорником. Потом мне посчастливилось, я попал в школу к Макаренко, вы, вероятно, знаете об этой школе, о ней написана "Педагогическая поэма".

— Эту книгу я читала. Но все-таки, если ваши родители погибли в гражданскую войну, так вам в то время было семь или шесть лет, вы должны их помнить.

— Очень смутно помню. Дело в том, что в приюте и в беспризорниках мы так часто рассказывали вымыслы о наших родителях, прибавляя к своим воспоминаниям то, что нам нравилось в рассказах других, что в конце концов правда так перемешалась с вымыслом, что я и сам теперь не могу их рассортировать! Я помню одно время я был твердо уверен, что мой отец был Чапаев [3] , а один мой товарищ, беспризорник, уверял всех, что его отец был Стенька Разин. Ему очень нравилась песня о Стеньке Разине, вот он и выбрал его себе в отцы, выбрал, а потом и сам поверил.