— Ты что же это делаешь? — воскликнула я.

— Делаю папины туфли красивыми! — ответила она с гордостью.

Бедный Сережа, он только что получил сделанные на заказ туфли, заплатив за них чуть ли не четверть своего жалованья — двести рублей, и вот теперь дочка, решив, что они недостаточно нарядные, испортила их.

— Послушай, Наташа, папе не нужны красивые туфли, ему нужны белые. В другой раз, если ты захочешь что-либо делать для папы, ты вперед спроси у него или у меня, понравится ли ему это. Теперь он будет на тебя сердиться.

— Он обрадуется. Увидит, какие туфли красивые! Ты дай мне кончить.

Я отобрала у нее туфли и чернила и пошла сделать выговор Давыдовне, что плохо смотрит за ребенком. Она сидела в другой комнате и что-то шила для себя.

Кстати еще об одежде. В первый же холодный день главный инженер Николай Николаевич, явился на работу в обновке. Он пришел в пальто, очевидно, новом, но какого-то яркого, необыкновенного для мужского пальто, цвета: по темно-зеленому фону крупные клетки табачного цвета.

— Вы сегодня в новом пальто, — сказала я нерешительно, не зная, стоит ли обращать внимание на такое необыкновенное одеяние.

— А, вы заметили, — ему, видимо, понравилось, что я заметила, — какое пальто смастерила мне жена: из старого — новое!

— Из чего же она его сделала?

— Э! Распорола и вывернула наизнанку! Я думаю, этому пальто больше двадцати лет. Купил я его в Петрограде, в дорогом магазине и сделано оно из английского сукна. Какого цвета оно было новое, я даже и вспомнить не могу, во всяком случае одноцветное, но за столько лет оно вытерлось, засалилось и выгорело, в последнее время выглядело прямо неприличным. Ну, этой осенью жена посмотрела, какая у материи изнанка и увидела, что она еще совершенно как новая, видите и ворс сохранился, и цвет… Пожалуй, лучше было бы цвету не так уж хорошо сохраниться… Почему-то изнанка оказалась клетчатой, да еще такие яркие полосы, ну да ничего, буду ходить, как будто я шотландец.

Я знала, что жена его художница.

— Она сама сделала пальто?

— Она пригласила старика портного к нам домой и они вместе мастерили.

Я получила письмо от моей подруги по институту Ольги. Она будет проезжать через Ростов и остановится повидать меня. Мне было интересно встретиться с ней. Ее студенческие годы были очень несчастливыми. На третьем курсе партийная организация института нашла, что ее идеология требует исправления и ее, оторвав от ученья, послали на год на завод в качестве работницы "у станка". Кроме того, у нее был неудачный, доставивший ей много горя, роман с одним из партийных студентов, Максимом. Через год после исключения я встретилась с ней в Ленинграде. Перенесенные неприятности закалили ее как сталь, ее политические взгляды откристаллизовались: она сделалась врагом коммунизма и желала с ним бороться. Я знала, что она в конце концов кончила Ленинградский институт и уехала работать на одну из окраин Сов. Союза.

Ольга приехала в воскресенье утром и в этот же день вечером должна была ехать дальше. После четырех лет разлуки я не увидела в ней перемен. Как и раньше, красивая и вредная, она была небрежно и немного по-мужски одета: грубошерстное пальто "реглан", темная узкая юбка, блузочка с воротником под галстук. Коротко подстриженные, естественно курчавые волосы дополняли сходство.

— Такая неожиданность! Как ты узнала мой адрес? — спросила я ее.

— Встретила твою приятельницу Лиду, она и дала мне адрес. Она рассказала, что ты оставила работу в институте по собственному желанию, я удивилась, тебе ведь очень хотелось работать в институте, почему же ты бросила?

— Нам нужно было переехать в Ростов, Сереже предложили здесь хорошую работу.

— Вот что значит быть замужем. Обуза это.

— Обуза для мужа, — отозвался Сережа.

— Обуза для обоих, — засмеялась Ольга.

— Сказать откровенно, я не была особенно счастливой, работая с Лагутиным. Он разрабатывал теорию просеивания и около года я все сеяла и сеяла сыпучие тела. Проблема может показаться несложной, но она требовала массы опытов и математических расчетов. Работая с ним, я увидела, что он "кулак и эксплуататор", все время требовал, чтобы я работала над его темой, а мне хотелось заняться чем-нибудь самостоятельным.

— Этого и нужно было ожидать. Через это нужно было пройти.

— С Лагутиным это было не "пройти", а все время идти по его дорожке. Мы еще не кончили теорию просеивания, а он уже задумал разрабатывать другую теорию, говорил, что у него накопилось много идей в голове, за то время, пока у него не было специального ассистента. Я бы не возражала разрабатывать его идеи самостоятельно, но он заставлял меня точно следовать всем его указаниям. Короче говоря, я боялась, что он сделает из меня, как выразился Чехов, ломовую лошадь в науке.

Сережа стал расспрашивать Ольгу.

— А у вас, Оля, работа интересная? Такая, как вам хотелось бы?

— Интересная, но тяжелая. Строим гидростанцию руками заключенных, лагерниками. Я одна из немногих вольнонаемных. По окончании института я сама выбрала эту стройку. В институте были довольны; мало кто хотел ехать на Крайний Север. На работе со мной считаются, поручают более ответственные задания, чем я могла надеяться иметь сразу после окончания. Когда ехала, то не знала, что буду работать с заключенными. Знала бы, может, не поехала бы. А теперь вижу: это мне на пользу. Увидела строительство коммунизма на практике.