Я перевернулась на живот и застонала в подушку. Ну что за мысли с утра? Это просто преступление так терроризировать свой разум. И стоит напомнить себе, что это Прат сеет такую неуверенность во мне. Он и его безответственные поступки портят не только мою жизнь, но и мои отношения с Калебом. И как бы ограничить это его дурное влияние на меня и Еву?

Время для рассуждений закончилось. Нужно было одеваться и ехать к подруге, а то чего доброго до нее сегодня доберутся или Прат или Грем. А я хотела бы поговорить с ней до того, как кто-то из них повлияет на нее морально.

Быстро умывшись, я вернулась в комнату и выглянула в окно. Похолодало значительно, но все еще можно было одеть юбку, да только колготы выбирать приходилось потеплее, так же как и свитер. Найдя серый свитер с замочком спереди, я надела голубую рубашку под него, и темно-синие колготы. Все это хорошо смотрелось с ботинками и кофейной курткой — подарком Самюель к приезду из Чикаго. Осмотрев шкаф, я поняла, что пора складывать вещи после беременности, и снова обновлять гардероб, хотя думаю, что после последнего раза, когда я брала с собой Бет и Еву, они уже не согласятся — я тогда хорошенько потрепала им нервы и дала нагрузку на ноги. И все же, кто еще поедет со мной за одеждой? На Самюель рассчитывать не стоило, она практически не выходила из дома, боясь, что Прат что-то натворит, пока ее не будет. Возможно, захочет Калеб, и я голосовала за этот вариант, но насколько я знала, он готовился к очередной выставке, и отрывался лишь на колледж и время, которое проведет со мной. Хотя стоило попробовать, потому что Калеб радовался иногда очень странным вещам, простым и обыденным для людей, и каким-то удивительно интересным для вампиров.

Я обрадовалась, когда поняла что одна дома. Записка на холодильнике гласила что: «Мы все уехали в Лутон (даже Прат!), вернемся к вечеру, не разбейте с Калебом еще одну машину. Любим тебя: мама, папа, Прат, Грем, Соня и Рики».

Так, так, так. Вот это уже интересно. С чего это вдруг они собрались в Лутон? И зачем вообще тащить с собой Прата и Грема, всем и так понятно, что у них сейчас территориальные распри! Тяжелое это дело делить живого человека. Но возможно я слишком подозрительна к родителям, и они просто хотят отдохнуть? Звучит правдоподобно, но почему, же мне не вериться?

Все это как-то дурно пахнет. Хотя так происходит всегда, когда приезжает Прат. Как говорил Ричард, он несет за собой трупный запах. И почему я уже так не волнуюсь когда думаю об этом. Кажется, я позволила всему идти своим чередом, и поняла, что не имею ни каких возможностей контролировать события.

Хотелось позвонить Калебу и выяснить ситуацию, но потом я отказалась от этой мысли. Да какие у меня собственно доводы, чтобы им не доверять? Мне не хотелось, чтобы Калеб думал обо мне плохо. Я хотела его сейчас просто увидеть. Почувствовать холод его тела, ощутить губы и гладкую кожу на своем лице. Вроде бы не так уж и много. Вчера мы странно расстались. Калеб поставил меня на ноги, и, чмокнув в нос, умчался прочь, и мне это напомнило события прошлой осени. Такое уже происходило тогда. Но в то время мы не были вместе, и поцелуев тоже не было, а просто глухое расставание около дома, или враждебные разговоры и взгляды. Впрочем, было весело. И ему и мне, и в то же время это было ужасно больно. Мне не хватает иногда наших ожесточенных разговоров, но ту боль я больше не готова почувствовать вновь. Когда я думала, что не нужна Калебу, жизнь шла странным чередованием, и убеждением себя думать о жизни и понимать что я продолжаю жить, даже не смотря на то, что мы не можем быть вместе.

Я вышла на улицу. Какая это благодать осень! Нет ничего прекрасней осени, особенно когда она, такая как сегодня: светит солнце, но не настолько сильно, чтобы моя семья где-то там, в Лутоне, отшатывалась от людей как от чумы. Листья шепчутся себе не деревьях, и некоторые из них опадают от резких порывов. И почему только говорят, что осенью все умирает, по моему нечто в воздухе говорит о жизни, о самом ее расцвете. Слышно как по улице разносятся разговоры, значит, сестры Стоутон выбрались на улицу и пошли проведать соседей, ну что ж, все-таки суббота, погода позволяет, да и что старушенциям сидеть дома, особенно если нет применения биноклю — мои-то все уехали! Впрочем, они не были так уж плохи, эти Адель и Генриетта, и малышей моих любили просто до умопомрачения. Я всегда мечтала о нормальных дедушках и бабушках, может они в некоторой степени восполнят для Сони и Рики эту роль. Трудно представить в роли дедушки и бабушки Самюель и Терцо при их-то внешности. Да и меня-то мамой не назовешь. Я действительно хорошо исполняла для них роль сестры, но любила намного больше, чем сестра, и Соня и Рики это чувствовали, не знаю только, замечала ли это Самюель. И все же я не мать. Мне трудно было взглянуть на это со всей серьезностью, так как самой мне было лишь 16 лет, но может со временем, что-либо измениться, только к тому времени и сами Рики и Соня, могут стать взрослыми.

Я не смела теперь сожалеть, что сделано, то сделано, и они официально являются детьми Самюель и Терцо, и оформить эти бумаги просила их именно я. Это была маленькая часть той благодарности, что я испытывала к свои родителям, и если бы не они, то Сони и Рики могло бы и не быть. Они по праву являются их родителями. А мне хватало того, что я часто провожу с ними время, и Калеб тоже их любит.

В гараже стояло две машины — моя и корвет Прата, значит, они уехали на машинах отца и Грема. И тут в моей голове родился очень плохой, но такой желанный поступок. Я прошла вдоль двухместного корвета Шевроле, ярко-синего, почти ультрамаринового цвета, и убедилась в том, что ключи оставлены в замке зажигания, дверца со стороны водителя открыта. А потом обернулась на свою машину, не менее изящную, но порядком поднадоевшую мне. А почему бы собственно не прокатится к Еве в такой машине?

Я юркнула в салон, и обрадовалась тому, что Прат не стал убирать крышу, так как я не знала бы как это сделать, а на улице не смотря на хорошую погоду, все же стояла осень. Завелась она сразу же и урчание мотора показалось мне похожим на котенка. По дороге к дому Евы, я заскочила в магазин, чтобы купить что-то съестное к чаю, или к завтраку, как уже решит Ева.

Но подъезжая к ее дому, я не остановилась, а поехала дальше — дом немного дальше Евиного привлекал меня куда сильнее. Я знала, что Калеб должен быть сейчас там, наверняка рисовать, и готовиться к своей выставке. Я не любила приходить к нему в такое время, потому что тогда я для него отступала на второй план, и в комнате существовал лишь мольберт с холстом и сам Калеб. Его отстраненность пугала меня, задевала, и причиняла некоторую боль, которую я могла сравнить только с прошлым годом, когда думала, что ничего для него не значу.

Во дворе Калеба царила тишина, именно такая как в маленьких провинциальных городишках, когда люди тихонько копошатся на своих огородиках, моют машину, или что хуже подглядывают за другими. Я постаралась, как можно громче хлопнуть дверцей машины, чтобы возвестить о своем приезде, но это не произвело должного впечатления на меня, хотя Калеб должен был услышать. Открыв своим ключом дверь, я прошла в прихожую. На тумбочке для ключей стояли свежие цветы, и я поежилась от их гипернатурального запаха и вида — мертвые цветы которые пока еще сохраняли свой живой вид.