Шрифт:
И Гракх Бабёф провозглашает его, он разворачивает свой Великий план, продуманный, обсуждённый и отработанный в тюрьмах Арраса и Парижа. Он излагает всё, оставив за рамками газетной статьи лишь пункты, касающиеся тайного «Заговора Равных», способов и средств его проведения в жизнь.
«Народ! Пробудись к надежде, стряхни с себя оцепенение и упадок духа… Да будет это произведение сигналом, да будет оно молнией, которая оживит и возродит всех, преисполненных некогда пылом и мужеством!.. Смело пойдём к Равенству!..»
Бабёф не сомневался, что правительство не простит ему этого призыва.
И он был прав.
Однако Директория не сразу вступила на путь репрессий.
Рождённая вслед за вандемьерским мятежом, дрожавшая перед роялистами ещё больше, чем перед «террористами», она сначала пыталась идти по линии компромисса и «умиротворения».
Она попробовала, и не безуспешно, подкупить нескольких прогрессивных журналистов; подобный же трюк поначалу хотели проделать и с Бабёфом.
Когда вышел столь беспощадно разоблачавший суть нового правительства 34-й номер «Трибуна народа», политический двурушник Фуше от имени Директории сделал обличителю Гракху весьма выгодное предложение, единственным результатом которого стало опубликование этого факта в № 35 и яркая отповедь провокатору.
Только после этого власти отважились на решительный шаг.
14 фримера (5 декабря) Бабёф собирался уходить из дому, когда вдруг в дверь постучали. Стук был резкий, враждебный, это не могли быть свои.
Бегло оглядев пустую комнатушку и поздравив себя с тем, что не держал здесь важных бумаг, он открыл дверь.
На пороге стоял сутулый человек в чёрном, типичный полицейский агент.
— Могу я видеть гражданина Роша?
Бабёф усмехнулся. «Рош» было вымышленное имя, под которым он принимал подписку на газету,
— Гражданина Роша здесь нет.
— А когда он будет?
— Видимо, не скоро.
— Всё равно, я подожду его. Сутулый уселся на единственный стул.
— Но я сейчас ухожу, — сказал Бабёф, застегивая сюртук.
Агент пристально посмотрел на него.
— А может быть, вы и есть Рош?
— Нет, я не Рош, — ответил трибун. — Но если бы я был Рошем, что бы вы мне сказали?
— Я бы предъявил вам это. — Сутулый протянул сложенный вчетверо лист бумаги.
То было предписание гражданину Рошу немедленно явиться к мировому судье секции Елисейских полей.
«Это ордер на арест», — подумал трибун. Стало тоскливо. Не хотелось верить, что сейчас, когда разворачивается такое дело и когда его участие совершенно необходимо, опять многомесячная отсидка со всеми сопутствующими прелестями… Они, правда, даже не удостоверились в его личности, назвали его «Рошем», несуществующим именем… Постараться использовать эту их ошибку…
Пожав плечами, Бабёф возвратил повестку, заметив:
— Как хорошо, что я не Рош!
Сутулый всё более подозрительно присматривался к нему.
— Нет, ты Рош! — выпалил он наконец. — Если бы ты не был Рошем, ты не спросил бы у меня бумагу!
— Говорю тебе, я не Рош!
— Тогда предъяви документы.
«Так я и предъявил тебе документы!» — усмехнулся Бабёф.
— У меня нет при себе документов.
— Тогда пойдёшь со мной.
— И не надейся. Я пойду по своим делам, ты и так отнял у меня уйму времени. А Роша тебе придётся подождать на улице.
Пропустив полицейского, Бабёф запер дверь и стал спускаться с лестницы. У выхода из подъезда он попытался обогнать сутулого, но тот, готовый к этому, схватил его за воротник. Бабёф резко оттолкнул шпика, дал ему подножку и, оставляя в руках преследователя ворот своего камзола, рванулся вперёд.
Предместье Оноре выглядело безлюдным.
«Это хорошо», — подумал Бабёф и припустился бежать.
Ошарашенный полицейский не сразу опомнился.
— Стой! — наконец закричал он и сломя голову бросился за убегавшим.
Бабёф нёсся, не чувствуя под собою ног; расстояние между ним и его преследователем всё увеличивалось.
— Держи его! Держи вора! — надрывался полицейский. «Некому держать, не поймаешь». Бабёф уже чувствовал себя спасённым, как вдруг на пути его показалась группа бедно одетых людей; то были грузчики, возвращавшиеся с рынка.
«Всё, — подумал Бабёф, — на этот раз мне, видно, не уйти».