Шрифт:
– Ты про викария?
Лили кивнула и покраснела.
– Все плакали - так красиво он молился.
При этом воспоминании слезы наполнили ее глаза. Она глядела куда-то в пространство, губы чуть приоткрыты. Полл догадывалась, что сестра мечтала бы сама заболеть и чтобы викарий молился за нее - все прихожане на коленях, и он тоже, возведя очи к небесам. Полл подумала, что Лили и умереть готова, лишь бы викарий обратил на нее внимание.
Ей хотелось смеяться, но сил не было. Она прошептала:
– А тетя Гарри говорит, что он свою деревянную ногу отстегивает на ночь и ставит в угол. Неужели нынче опять воскресенье?
– Да. Ты проболела целую неделю. Мы все так за тебя боялись... - Слезы бриллиантами заблестели на кончиках ее ресниц, а одна сорвалась и покатилась по ее щеке.
– Пожалуйста, Полл, не умирай! Мы все так тебя любим. Тетя Сара обещала купить мне велосипед, когда я выдержу летние экзамены, и я дам тебе покататься, если ты будешь послушной девочкой и выздоровеешь.
Когда она ушла, Полл расплакалась. Не потому, что сестра подумала, что она может умереть, а потому, что у нее ноги стали совсем слабые, она даже не верила, что сможет когда-нибудь прокатиться на велосипеде. Потом вошла мама, увидела ее мокрые глаза и спросила, в чем дело, но Полл не могла ей рассказать. Она отвернулась к стене и заплакала еще горше.
Может быть, эти слезы пошли ей на пользу. Она впервые хорошо спала, сновидения ее не пугали, и, когда она проснулась, лихорадки большене было. Она чувствовала себя измученной и слабой, но кости уже не болели, а подушка под головой снова казалась мягкой и удобной.
Ночь была на исходе. Окна приняли жемчужно-серый оттенок, а снаружи доносился какой-то мягкий скрипучий и настырный звук - может, это птицы просыпались? Их полусонный хор, встречающий зарю? Нет, не похоже. Она еще послушала, потом позвала:
– Мама!..
Мама повернулась в кресле у окошка:
– Да, моя ярочка!
– Послушай!
Звуки шли и шли. Щебет и шорох, чириканье, и попискивание, и низкий таинственный посвист, приглушенный вздох - будто тихое море набегало на гальку. И еще дрожащий блеющий звук, совсем музыкальный...
– Овец гонят, - сказала мама.
Она завернула Полл в одеяло и отнесла к окошку. День зачинался бледно-желтой полоской над коньками крыш. А внизу, на площади, где еще таились голубые тени, пастухи гнали стадо. Поскрипывали стянутые железными обручами колеса, топотали мягкие копытца, ягнята блеяли, а собака овчарка, подгоняя их, тявкала глухим баском, будто совестилась нарушить покой сонного города.
– А я думала, это птицы, - проговорила Полл, когда стадо скрылось из виду.
– Звуки совсем как от птиц!
Мама приложила ладонь к ее лбу.
– А ты совсем не горячая, - сказала она.
– И тебе лучше, правда?
Голос у нее был ровный, но счастливый, будто она не давала воли радостным слезам. Она снова уложила Полл, взбила ей подушку, улыбнулась:
– Может, сделать тебе горячего молока с медом?
– Нет, спасибо, - отвечала Полл.
– Мне хорошо. А ты иди спи. Я буду слушать утро.
Шесть недель Полл не выходила, пока вся болезнь из нее не вышла. Мир сжался до размеров ее комнатки, а все, что за этими четырьмя стенами и окошком, - не больше чем спектакль, в котором ей роли не дано, она только слушать может. И некоторые вести оттуда ее радовали, а иные печалили.
Вот зазвонил колокол городского глашатая. По взрослому мужчине он пробьет семь раз, шесть - по женщине, и трижды- по ребенку. Полл лежала в постели и слушала сквозь дрему. О д и н удар... И цокот лошадиных копыт по площади. В т о рой... Т р е т и й... Вибрирующий звук не сразу замер в воздухе, будто колоколу больно было останавливаться так скоро. Четвертый, пятый, шестой - певучий голос смерти... Но нет, эти последние удары - только эхо первых трех. Мама вошла в комнату и сказала, что у Даусеттов умер ребенок. Нет, не маленький Том, а его трехлетний братик, неуклюжий такой... Полл испытывала какое-то странное чувство - и печаль, и в то же время возбуждение. Бедная Анни! Она, наверное, такая важная теперь: рассказывает всем в школе, что у нее брат умер, Арчи. Он лежит в гробу, лицо восковое, весь в цветах. И тут Полл вспомнила, что она т о ж е могла умереть, и заплакала. А мама сказала:
– Надо бы навестить эту бедную женщину. Я передам твой привет Анни, ладно? Как думаешь, она обрадуется, если я сошью ей платье?
Мамина швейная машина в передней комнате внизу строчила теперь все дни напролет. Заказчиков было много, но все равно мама нашла время, чтобы сшить платье для Анни - самое замечательное платье с вытачками на лифе, с кружевными манжетами и воротничком. Полл поглядела и сказала:
– Ей теперь нужны новые туфли. Какой толк от нового платья, когда туфли старые!