Шрифт:
– Ах чтоб ты пропал!
– воскликнула мама, хватая метлу.
– Курятник - вот твое мecтo!..
Полл услышала поросячий визг и выбежала в кухню. Джордж, который в это время сидел за столом и читал, поднял голову и проговорил спокойно:
– Он же не виноват, мама. Бедный малый, откуда ему знать, что этого нельзя?
– А ты, конечно, не мог его прогнать? Носом в книгу, как всегда!
– И тут не вижу преступления.
– Не вижу помощи ни от кого! И без этой балованной свиньи хватает с меня забот! Платье для мисс Дюваль еще не закончено, а тут!.. Мое терпение скоро лопнет!
– С пылу, с жару, как эти булочки...
– проговорил Джордж, ни к кому не обращаясь.
Неразумная шутка, и она не помогла делу. Мама зловеще сжала рот, огрела Джонни метлой по заду и погнала его, отчаянно хрюкающего, в сад по длинной гаревой дорожке. А Полл бежала следом до самого курятника, протестовала:
– Но это же нечестно, мама, запирать его!
– Честно или нет, но здесь его место и здесь он останется!
– Но он же не нарочно. Ты положила булочки там, где он мог их достать. Может быть, он подумал, что их специально для него положили, на закуску.
– Выходит, я же и виновата? Что ж, пусть будет мне уроком! И правда, не смешно ли - позволять этой здоровеиной свинье хозяйничать в доме? Свинья есть свинья, отныне только так и буду с ней обращаться.
– Но он к такому не привык! Он привык, что с ним обращаются по - ч е л о в е ч е с к и!
Джонни смотрел на них из курятника, уши свесились на глаза, а в глазах, как показалось Полл, выражение такой тоски, уныния!..
– Он обиделся, - сказала Полл.
– Обиделся до глубины души. Интересно, как бы ты себя чувствовала, если бы тебя сначала баловали, пускали к камину, а потом вдруг выгнали и заключили в темницу? О, это просто безжалостно, жестоко! Ты, мама, жестокая!
– Хватит, моя дорогая! Не желаю больше этого слышать! Полл сказала:
– Я тебя ненавижу.
Мама ответила хладнокровно:
– Будем считать, что я этого не слышала.
И Полл не решилась повторить эти слова. При ней, во всяком случае. И выпустить Джонни она тоже не посмела, хотя, когда мама ушла обратно в дом, Полл обследовала дверцу курятника и с радостью обнаружила, что задвижка совсем трухлявая, и если бы поросенок разок приложился как следует и там где надо, то оказался бы на свободе. Чтобы утешить его, она почесала ему хребет и шепнула:
– Бедный Джонни, хороший Джонни, а она - противная! Я ее ненавижу, я ее ненавижу на всю жизнь и никогда ни за что не прощу!
Это была сущая правда. Ненависть в ней раздувалась, как пузырь, вот-вот грудь разорвется. Ах, как бы она хотела уйти сейчас куда глаза глядят, чтобы никогда больше не видеть маму и не слышать! Папа уже ушел, не так ли? И теперь ясно почему. Не мог он больше оставаться с этим подлым, злобным человеком. Но ей-то куда деваться? Что ж, есть одно мecто - для начала.
– Я ухожу к Анни, да, вот куда я ухожу и, наверное, уже не вернусь никогда. И - будь что будет!
– тут же и отправилась, уже под вечер. Оказалось, что это самое страшное путешествие за всю ее жизнь.
Одна только мисс Мэнтрипп видела, как она ушла. Старушка сидела у окна, гордая своей новой блузкой, и поджидала гостей. Она улыбнулась младшей мисс Гринграсс, которая пробежала мимо, и обратилась к своему любимому и единственному собеседнику, с которым толковала дни напролет, - к раскормленному дрозду по имени Крюгер:
– Взгляни, какое славное, прелестное дитя!
Полл ее и не заметила. Уставясь горящими глазами на дорогу, она бежала так, будто черти ее погоняли, пока город не остался далеко позади. Наконец, она перевела дыхание и почувствовала себя легче, будто собственную свою ярость тоже обогнала. А вот и городской дорожный мастер сидит на куче булыжников у обочины. Полл окликнула старика:
– Добрый вечер, мистер, как идут дела?
Она всегда ему улыбалась, заранее зная, каков будет ответ, потому что ответ бывал всегда одинаков: