Осколки
вернуться

Бобров Глеб Леонидович
Шрифт:

* * *

он разрушен, ему не помочь смерть по миру пускает тень в правом ухе серьга ночь в левом ухе серьга день это город, а я жгу два письма, тебе, мне мне две строчки тебя больше нет а тебе две страницы люблю тихо спросит костёр тогда сколь годков тебе, сколько лет а с углов уж горела душа почернели её края ты всё знаешь теперь огонь в восемнадцать приходит война я не ранен ещё и жив тёзка мой вчера всё на себя целиком ему очередь в грудь не успев оглянуться махнуть он шагнул и нашёл небеса вот и всё кому теперь ждать продолжает капель стучать про тебя, про тебя, про тебя ты костёр не молчи, со мной свой нехитрый веди разговор завтра спустятся духи с гор завтра будет черёд мой

* * *

ноябрь, ноябрь ноябрь прошитый белыми стежками декабря тревожны небеса рассыпчатые сны ещё дымятся в голове прохладным утром деревья под землёй сплетают корни в буквы вернее здесь — арабской вязью в суры из Корана но вот снимает выстрел душу с ручника и вывернув дырявые карманы она взмывает над горами и наблюдает бой издалека что мне любовь твоя в такие дни пыль на броне, на рукаве штормовки мяса кусок на острие ножа чьё-то лицо в прицеле снайперской винтовки что почерк мой тебе — я не пишу лишь может быть зелёной тенью промелькну на заднем фоне журналистской зарисовки иль стану цифрой в ежедневной сводке ты новости внимательней смотри слышал у вас подорожал бензин упала жизнь в цене подешевела дурь и водка я не вернусь забудь меня не жди что мне у вас во лжи? я остаюсь горы ноябрь ноябрь надкушенный молочными зубами декабря горы ноябрь война земля живая и живые небеса

* * *

ты откроешь мне дверь и накроешь на стол ты застелешь постель и начнёшь разговор ты раскроешь мне душу начнёт таять твой лёд и глаза вдруг прольют что рука не прольёт я скажу про поход про войну, про чужбину как я рвался домой как стреляли мне в спину как держали в плену как я был рядовой как друзья мою смерть накормили собой будешь слушать ты молча и не скажешь ни слова всё прочту по глазам мне не надо другого… вот такие вот мысли думал я до тех пор пока кто-то не свистнул и не щёлкнул затвор! с небра падают чайки как декабрьский снежок ты на кухне в Москве попиваешь чаёк я застыну на миг вот приснится же сон! я опять на войне я сошёл на перрон.

* * *

порою, невзначай, мерещится мне будто бы пейзажи Брейгеля висят на стенах разрушенных снарядами домов и слышно еле-еле эхо голосов тех сербов, что лет семь назад здесь полегли… и амбразура сотворённая из книг то прозой, то стихом на ветерке тихонько шелестит… прости меня, родная Сербия, прости прости, что в той единственной атаке меня контуженного вынесли свои и в рукопашной не схватился я с хорватом прости меня, пойми и осуди я в неоплатном пред тобой долгу и даже в тесном дружеском кругу меня вдруг начинает так трясти что закипает кровь и разум мой мутнеет и захлебнувшись памятью, шалею… но продолжаю всё бесцельно жить в Москве, в убогой злой глуши…

* * *

Салют, Сашок, салют! Ну как там ты? Прошло двенадцать лет И вот на дне моей пробитой головы Скопился нужный конденсат чернил. А может, всё же Бог меня простил? Я не забыл, поверь, я не забыл Давно хотел тебя спросить: Сашок, тебе в раю вернули ногу? Там разрешают видеть сны? А наливают с гулькин нос или помногу? У нас всё также — ложь и грязь, война А впрочем, ты, уверен, сам всё знаешь Отсюда к вам не иссякла река Ребят, наверняка, ты там встречаешь? А помнишь как колонну МИГ — и жгли Хорваты нас и сербов убивали И ангелы, хрипя, не успевали Души погибших нагружать в свои ЗИЛ-ы? А помнишь, Саня, тот дождливый день? Канадский миротворец пролетел Подброшенный взрывной волной по небу И удивлённый взгляд застекленел… А в пять утра добротный артобстрел? А море разноцветных беженцев к обеду? Нас не поймут «афганцы» и «чеченцы» У них призыв-приказ-долг-злые дали А мы с тобой свободно выбирали На что мы шли — мы точно знали. Им не понять, за что же за Дунаем На рубежах чужой для них войны Ребята из России погибали. Мы чудики для них, Сашок, А кое для кого и мудаки. Ну ладно, всё, Сашок, бывай! Тут что-то холодно становится опять Ты, это, небо там топить не забывай Чего-нибудь «за устречу» найди, И не скучай, и не грусти. Придём — расскажем всё. Давай!

…ноябрь 2006 года…

* * *

Сижу на кухне голым третий день, Смотрю, как небо полыхает кровью, И как кругами ходит моя тень И разговариваю лаем сам с собою… Всё кончено, возврата больше нет, Открыла рот земля и машет холодами, Косая наливает водку мне в стакан И тянет руку с ржавыми гвоздями… Убито всё, разорвана весна, Осталась лишь моя сплошная память, Да черти бродят в умывальнике стадами, Я осеняю бесполезным их крестом, Они мне машут куцыми хвостами… Слеза сорокоградусная Бога Всё так и не смогла преодолеть Щеку воспоминаний. Сея смерть, Хорваты возникали у порога. «ratni zloиinci» — «красавцы» пятого Убийственного года… Тогда мы быстро отступали. И здесь сейчас, на кухне предо мной Отрезанные головы бойцов Лежат на подоконнике рядами, Сверкая крупными крестьянскими зубами… Одна из них двенадцать лет назад На сербском мне Тарковского читала, А день спустя Под Книном Краины горячая земля Поэзию и кровь её в себя впитала… Из градусника выпиваю ртуть, Завалена квартира вся телами, Я брежу августом, мир бредит тополями. Я вспомню всех Когда Ни Будь.

* * *

Мы уходим назад, мы уходим за линию фронта Мы уходим в обратку, а не то, о чём любят писать Мы просили воды, это было — согласны — непросто А теперь мы обратно, трупный пот — как пить-дать… Нас увозят назад, нас транс-пор-ти-ру-ют Обзывают нас «грузом», и увозят в родные края Кто вагоном, кто «бортом», кто в мешках, а кто судном А кого-то и «зайцем» заклеймить норовят… Нас увозят домой, где берёзы и сосны Где в свои небеса вниз ложимся лицом И парнЫе могилы, что «забыли» нам вырыть Как ресницами машут, травинкою и колоском… Нас не будут любить, нас и так никогда не любили Нам напишут сто песен, ну а толку бумагу марать? Вам спасибо за то, что лопаты у вас, что живые Нам спасибо за то, что не хочется вам умирать… Черви нас пригласят, как объявят, на свой белый танец Черви — это как ретушь перед встречей с Верховным Судьёй Ну а там наверху — чёрный мраморный глянец Не забудьте листать, как наступит у вас выходной… Мы уходим назад, позволяя вам здорово выпить, Затыкая вам глотки в третий главный ваш тост тишиной Из «джакузи» могил, сквозь небесную накипь С удивлением слышим, как кто-то кричит «я с тобой!»… Мы уходим назад, мы уходим назад и как эхо всё слышим: «Почему он, не я?» и «Постой, ну постой, я с тобой!»…

31 декабря 2006 — 1 января 2007

* * *

Почти совершеннолетняя война

(15 лет с начала Чеченской войны)
Наложи трафарет войны на любой город, И услышишь сразу — люди кричат и стонут. Чуть подвинь его рукою своей нетвёрдой, Сразу в дом угодят колыбельной бомбой. К зеркалу подойди и прикрой лицо иконкой, «Кровь и плоть» — это пароль, отзыв — «Спирт и тушенка». Занавешивай теперь его, не занавешивай, Смерть не видит, моторизирована душа или спешена. Вырвись из здания, брось во врага гранату, Всё равно отцу на заводе не заплатят зарплату. Оглянись, огрызись, выпусти магазин и займи позицию Город завален трупами, можешь набрать 02 и вызвать милицию. Чей-то выстрел, и — тело сослуживца катится, Чёрти что, лучше бы кино в Москве, да тёплая одноклассница. Полыхнуло, «ура», штурма «версия три», рукопашная разгорается, Пятна крови по снегу самостоятельно передвигаются. Всё: секунды, дыхание, промедол, чей-то адрес и бинт Если выживешь, приедешь домой и поймёшь, что давно убит. Перебежками, перепрыжками, и петляй по жизни, как заяц, Трафарет войны — это ты. Навсегда. Мерзавец.