Этьен сказал несколько слов мадам Леруа, которая, казалось, не слышала его, и в свою очередь спустился по лестнице.

Абель следил за уходом Берты и доктора. Подождав еще несколько минут и слыша, что входная дверь закрылась, он приподнялся и несколько раз позвал мать.

Мадам Леруа услышала его.

— Тебе надо что-нибудь, дитя мое?

— Ничего, но я хочу поговорить с тобой.

— Поговорить со мной?

— Придвинься ко мне поближе… Еще ближе… Так как мой голос очень слаб… Мне надо поговорить с тобой без сестры…

— Не утомляй себя, мой дорогой, — возразила мадам Леруа, садясь в изголовье постели. — Ты знаешь, что доктор велит тебе молчать.

— Я должен говорить с тобой… Слушай…

Он хотел начать, но сильный приступ кашля остановил его.

— Ты видишь, — прошептала Анжела.

— Не все ли равно, к тому же все уже кончено. Дай мне руку… Наклонись ко мне поближе и гляди мне в глаза…

Мадам Леруа послушно взяла руку сына и, сильно взволнованная, поглядела на него.

— Мать, выслушай меня хорошенько… без слез… но с мужеством и покорностью судьбе.

— Я слушаю! Что ты хочешь сказать?

— Я хочу приготовить тебя к большому горю.

— Абель!… Абель!…

— Не перебивай меня. Я просил тебя быть мужественной и снова прошу об этом… прошу во имя нашего отца…

При этом слове вдова вздрогнула и выпрямилась, точно от удара.

— Говори, — сказала она твердым голосом. — Во имя мученика, который был твоим отцом, я выслушаю тебя с мужеством и покорностью судьбе.

— Благодарю, такой я хотел тебя видеть в минуту, когда чувствую, что на земле для меня все кончено. Ты обещала быть твердой, держи же свое слово! Доктор может скрывать от тебя истину… но я скажу тебе ее… Я умру… и это ты должна знать… так как мы скрываем тайну… а моя сестра, до того дня, когда будет восстановлено доброе имя отца, не должна знать, что теперешнее имя не принадлежит ей.

— Говори, — проговорила вдова, снова овладев собой.

— Когда Бог призовет меня к себе, надо будет предъявить мои бумаги… И из этих бумаг обнаружится, что Абель Монетье в действительности Абель Леруа и сын Поля Леруа, казненного двадцать лет назад… Поэтому я прошу тебя, чтобы ты сама занялась этим, чтобы Берта не знала, что на нас лежит незаслуженное пятно… На могиле моего отца вырезано одно только слово «правосудие»… пусть и на моей могиле будет только мое имя Абель… Сделаешь ли ты это?…

— Да, клянусь тебе!

— Благодарю… Теперь я могу умереть спокойно… Позорная тайна будет сохранена…

— Да, сохранена, — повторила несчастная почти твердым голосом. — И до того дня, когда честное имя твоего отца будет восстановлено, — если только этот день когда-нибудь настанет, — Берта не будет знать, что ее отец умер на эшафоте за преступление, которого не совершал.

— Да, так должно быть. Мы знаем, что отец невиновен… но суд объявил его преступником, и мы не можем найти никаких доказательств, и необходимо чудо, чтобы мы могли найти их… теперь, через двадцать лет… мы напрасно стараемся смыть кровавое пятно с памяти умершего… Я умираю, а пятно все еще остается.

Он оживился, но страшный кашель помешал ему продолжать.

— Абель! Дитя мое! Ты страшно страдаешь, — прошептала мать.

— Нет, ты видишь: приступ уже прошел… Но слушай, так как я еще не закончил. Мне много раз приходило в голову открыть Берте ужасную тайну… Я хотел заставить ее дать обещание продолжать дело… которому мы посвятили себя… Но я решил, что молодая девушка будет бессильна там, где мы ничего не смогли сделать… Поэтому Берта не должна ничего знать.

Голос Абеля стал так слаб, что мать едва слышала его.

— Перестань, — сказала она. — Умоляю тебя! Ты убиваешь себя!

Абель хотел продолжить, но силы изменили ему.

— Мама! Благослови меня!… Я умираю!… — простонал он.

Голова его тяжело упала на подушки.

— Благословляю тебя! Благословляю тебя! — закричала мать сквозь рыдания, приподнимая больного и покрывая поцелуями его лицо, покрытое холодным потом.

Умирающий, казалось, немного оживился.

— Мама!… Когда меня не будет… ты пойдешь одна на могилу отца… и отнесешь ему от меня венок… Прощай!

Мадам Леруа ломала руки.

— Нет, мой милый, не прощайся! Не оставляй меня, дорогое дитя! Если ты умрешь, умру и я! Боже! Сжалься надо мной! Оставь мне моего ребенка!

В эту минуту в комнату вошла Берта, держа в руках склянку с лекарством. Вдова вскочила.

— Скорее! — закричала она. — Скорее!

Женщины подняли голову умирающего и дали ему выпить ложку лекарства.

Он улыбнулся и закрыл глаза.