«Это положительно он, — сказал себе агент. — И, если следователь не дурак, то мы сегодня же вечером получим его адрес».

Рене Мулен спокойно позавтракал с большим аппетитом и выпил бутылку бургундского, что еще более придало ему бодрости.

Время тянулось медленно. Наконец, уже в четвертом часу, его повели в кабинет следователя господина Камю-Брессоля.

Следователь сидел за своим бюро спиной к окну, так что лицо стоявшего перед ним обвиняемого было ярко освещено.

Рядом с бюро, за маленьким столиком, сидел письмоводитель.

Рене вошел и поклонился с непринужденным видом. Он ничего не боялся и чувствовал себя в наилучшем расположении духа, будучи уверен, что в этот же день письмо, найденное в Лондоне, будет в руках госпожи Леруа.

— Ваше имя? — спросил следователь.

— Рене Мулен.

— Где вы родились?

— В Париже, улица Святого Антония, 185.

— Ваше занятие?

— Механик.

— Есть у вас родные?

— Нет: ни близких, ни дальних.

— Вы приехали из Лондона?

— Да… то есть из Портсмута.

— Но вы были и в Лондоне?

— Да, три или четыре часа, проездом из Портсмута, где я работал механиком на фабрике восемнадцать лет.

— На одной и той же?

— Да.

— Почему же вы оттуда ушли?

— Старый хозяин фабрики умер, а новый мне не нравился.

— Ну, а кроме этой работы чем вы еще занимались?

— Я читал… Изучал механику… в нашем деле надо всегда учиться.

— А вы бывали на собраниях, которые устраивали в Портсмуте французские эмигранты?

— Да, только редко, всего раза три или четыре… То, что там говорилось, меня не интересовало, и я перестал ходить.

— Вы говорите, что эти собрания вас не интересовали, там, однако, шли речи о политике?

— И даже об одной только политике… потому-то я и не стал ходить… Я не люблю политику.

Камю-Брессоль на минуту замолчал и бросил из-под своих синих очков пытливый взгляд на Рене, стараясь прочесть его сокровенные мысли в глазах, этом, как уверяют многие, зеркале души.

Лицо было спокойно, глаза не выдавали никакого внутреннего волнения.

— А итальянцы бывали на этих собраниях?

— Да!

— Много?

— Человек десять или двенадцать.

— Знали вы лично кого-нибудь из них?

— Да, я знал кое-кого… Орсини, Бенедетти, Брюсони… Но они не были моими близкими друзьями… Нам случалось иногда распить вместе бутылку эля в таверне, но этим все и ограничивалось.

Следователь прервал его:

— Говорите медленнее, не старайтесь отвести мне глаза излишним многословием. Это бесполезно.

Механик поклонился.

— Итак, вы признаете, что были в близких отношениях с Орсини, Брюсони и Бенедетти?

— Нет, позвольте, я говорил, что это было простое знакомство.

— Однако они были в дружбе со многими французами?

— Этого я не знаю и не могу ни отрицать, ни утверждать…

— Вы знали их убеждения?

— Они были революционеры и не скрывали этого.

— Не думали ли вы сами, как они?

— Нет… мое единственное занятие — моя работа… Политика меня раздражает, и потом я ненавижу беспорядки, смуты и все такое… Когда на улицах бунт, приходится закрывать мастерские.

— Уезжая из Англии, вы говорили кому-нибудь, что едете во Францию?

— Да, моему хозяину и товарищам на фабрике.

— И итальянцам?

Рене не сразу ответил. Он старался припомнить, не говорил ли он о своей поездке Орсини, Бенедетти или Брюсони.

— Вы готовите ответ, — строго сказал следователь, — стало быть, вы начинаете лгать.

— Нет, господин следователь, — возразил Рене, — я колеблюсь именно в интересах истины. Я не могу припомнить, говорил ли я кому-либо из итальянцев о моем отъезде.

— Зачем вы приехали в Париж?

— Во-первых, чтобы увидеть мою родину, а потом, чтобы найти работу… Я люблю свое дело и не так еще стар, чтобы пора было отдыхать.

— У вас не было никакой другой цели?

— Нет.

— Это ложь.

— Но милостивый государь!… — вскричал Рене, вспыхнув от негодования.

Следователь жестом заставил его замолчать и продолжал:

— Приехав в Париж, вы не искали работу. Вы ходили из дома в дом по разным кварталам под предлогом поисков какого-то семейства, а на самом деле отыскивая своих сообщников.