Юсуп выскользнул на улицу, за ним бодро шагнул Остапович. Крест вышел последним, старательно притворив дверь, косанул глазами влево-вправо. Тротуар был пуст. Сиреневый свет разливался вокруг, у самой лампы роились мошки...

Поначалу Крест не хотел брать Пашку, но привлекла идея с машиной, возможность быстро скрыться после налета. И все вроде складывалось удачно, по задумке.

Поздним вечером Пашка без особого труда открыл замок на стареньких воротах санэпидстанции и угнал давно присмотренную автомашину. Если бы угон ее не состоялся, тогда Пашке участвовать в ограблении бы не пришлось. Но машина была угнана, и Пашке в тот момент хотелось лишь одного — похвалы брата. Все-таки в намеченном деле он рисковал первым. Но этого не случилось. Трое в салоне были молчаливы. Так же молча они надевали какую-то одежду, примеряли очки, в общем, действовали слаженно, видимо, обговорив все заранее.

Слова вертелись у Пашки на кончике языка, тишина тяготила его, но он никому бы не признался, что страх пришел к нему еще там, в гараже, и теперь не покидал ни на минуту.

Сколько времени прошло, он не знал. И лишь с замиранием смотрел, как к двухэтажному каменному дому с узелком приближается девочка. Пронзительно тихо было на улице. Пашка походил около машины, зачем-то тряпкой высветил белый крест на пропыленной обшивке, забрался в кабину. Хотелось одного, чтобы скорей все кончилось, выжать сцепление и покинуть этот переулок. В ушах вязли слова Креста: «Приглядывай за улицей, и чтобы машина была, как часики».

Пашка решился пройтись до угла, посмотреть, что делается там, на улице, как вдруг прилип к сиденью. В зыбком свете подрагивающего фонаря к машине шел милиционер. Он был в сапогах, галифе, сбоку китель топорщила кобура.

— Стоим, браток?

— Стоим, — не сразу сипло выдавил Пашка и понял, что еще два-три вопроса и что-то случится страшное, о котором раньше думать не хотелось.

— К кому приехали, не к Иванчиковым, у них всегда мать недужит?

— Не знаю, наше дело маленькое, приказали — едешь. Всю ночь мотаешься. Инфаркты... — он запнулся, из головы разом вылетели названия болезней. Сейчас он боялся одного, что младший лейтенант попросит у него права, увидит испуганное Пашкино лицо и сразу поймет, зачем он здесь. И он невольно отодвинулся от дверки в сумрак кабины, чувствуя, как жаром наливается его тело. Предательски заподергивалась нога; выбивая неровную дробь о металлическое днище.

Но, видимо, Пашкино возбуждение не привлекло внимания участкового. Время приближалось к полуночи, но в какие часы не увидишь машину с крестом, спешащую на помощь больному. Бдят врачи, несут службу, легкого в ней мало.

— Ну счастливо, браток. Пройдусь еще немного. Ночь-то какая дивная. Будто по Гоголю. Тишина, покой, луна светит.

А Пашка уже немного пришел в себя и стремительно соображал: «Нельзя, никак нельзя, чтобы именно сейчас милиционер пошел улицей. В любой момент может появиться брат и тогда...» И, будто извиняясь, он просительно выдохнул:

— Закурить не найдется, товарищ младший лейтенант (у него чуть было не сорвалось с губ привычное слово «начальник», и от такой близкой беды опять захолодело все внутри), позабыл прихватить с собой.

— Найдется.

Участковый вытянул из бокового кармана пачку сигарет «Опал», прищелкнул по донышку пальцем. Две сигаретки с янтарными мундштуками выскочили навстречу Пашкиной ладони. И Пашка, уже успевший незаметно сдернуть матерчатые перчатки, чиркнул зажигалкой, далеко выставив левую руку с голубоватым огоньком, ослепив на миг участкового. Он уже начал вовсю соображать, а потому, заговорщицки подмигнув, спросил:

— А что, младший лейтенант, поди, живет моя отрада?

Он явно намекал на поздний визит участкового в эти края. Тот улыбнулся на эту шутку. Улыбка была светлой, доброй. Видимо, его тянуло к откровенному разговору, к общению с припозднившимся собеседником.

— А как без этого. Есть отрада и не одна даже. Вон Петька Степанов за грабеж отсидел, административный надзор ему определили. Зайти, проверить — всегда не мешает. Ему в десять вечера уже дома сидеть положено. Вот и смотри телевизор, а по городу не шастай, все меньше соблазнов. А через дом от него Клевцовы живут (он кивнул головой вправо), пьют на пару, а на кухне шаром покати, хлеб сухой, да вода, да детишек трое, как горох, мал мала меньше. Ребятишки смышленые, ничего себе ребятки. Им ласка родительская нужна, а тут... Вот и опять полчаса на беседу. У Пилюгиной сынишка в бегах. Тоже горе, вроде и живут в достатке, на него все тянут, а он номера откалывает. Оно и понятно, безотцовщина. И это только на улице Зеленой. А по участку таких «горячих» точек у меня с полсотни наберется, никак не меньше. И каждую мимо не обойдешь — люди там. А моя отрада самому не дает покоя. Не нравится моя служба. Уехать с дочкой в деревню грозится. И то верно, дочь меня видит, когда в садик утром идем. А что сделаешь, кому-то и эту лямку тянуть необходимо. Не переступать же грязь, ее до последнего комочка под обочину сталкивать надо...

В двух измерениях существовал сейчас Пашка. Не хотелось обрывать разговор с участковым, придержать его лучше у машины, пока Крест все там сладит, пускай разливается о своих бедах. А там, может, увидят ребята участкового, свернут в какой ни есть переулок. И в то же время страх призывал к обратному: быстрее расстаться с милиционером. Пашка чутко вслушивался в тишину, ловил посторонние звуки и не воспринимал уже слов участкового. И вот ему послышалось, как где-то тихо скрипнула дверь. И он не к месту деланно рассмеялся. Сейчас говорить следовало громче, чтобы до Креста та шумливость достала.

— А правда, говорят, сухой закон введут, водка по карточкам будет?

— Да нет, браток. Искоренять это зло самим следует. Чтобы каждый осознал, а если там запреты разные, они лишь о нашем бессилии говорят. Вот так-то.

Таял рубиновый огонек у его губ, стыла тишина.

— Ну, бывай. Пора мне...

Крест и его спутники неторопливо пересекли улицу. На углу на высоком столбе слегка покачивался грязный фонарь. Желтое пятно скользило по асфальту, тени от деревьев смещались, и от этого казалось, что стволы шевелятся. Тревожное чувство не покидало Креста, хотелось курить, но он специально накануне убрал сигареты, чтобы где ненароком не обронить окурок.