3. Selbstdarstellung представит, выведет на сцену, если это возможно, избежание: Шопенгауэра, Ницше, философии в целом, под чем подразумевается, видимо, много чего и много кого. По-видимому. Но не будем торопиться с выводами. Если существует избежание и если на этом так настаивают, так это потому, что есть тенденция, искушение, желание. Фрейд это признает. Он, как говорится, первым спохватился, за что и поплатился. Немного выше он отмечает, что в своих работах последних лет (в том числе и По ту сторону…)он «дал волю столь долго подавляемой склонности к спекуляции». Похоже, он испытывает двусмысленное сожаление. И если этому верить, тогда нужно признать: 1. «Структурную неспособность» философствовать. Какой-то завуалированный язык, даже обскурантистский: что же значит в психоаналитическом понимании «структурная неспособность» философствовать? 2. «Склонность» — тем не менее — к спекуляции. 3. Преднамеренное избежание философии, непризнание долга, генеалогии или наследия философии. 4. He-избежание того, что Фрейд называет «спекуляцией», которая не должна быть stricto sensu,ни философией, ни научным или клиническим экспериментированием в традиционном понимании. Тогда нужно спросить себя, просматривается ли за этим побуждением чего-либо избегнуть и от чего-либо отрешиться, какими бы ни были для этого мотивы, в выражении «спекуляция» то, что я не отваживаюсь, далее мы увидим почему, признать как теоретизирование (хотя именно это и принято понимать под этим словом). Оно бы не поддавалось ни философской логике, ни научной логике, будь оно в чистом виде a priori или в эмпирическом понимании.

Здесь я прерву эти предварительные замечания. Я их принципиально поместил в сопоставлении с Selbstdarstellung,чтобы предварить то, что воссоединяет новую постановку вопроса о смерти в психоанализе с позицией Фрейда, обусловленной на первый взгляд его автобиографией, с историей развития психоанализа. Опять же, то, что воссоединяет, не обязательно укладывается в форму, облекаемую системой. Ни одно из представлений о системе (с позиций логики, науки, философии), вероятно, не является достаточным, чтобы соизмериться с ней, да фактически и не способно к такому воссоединению. Ведь оно, по сути, и является ее порождением.

Итак, это для нас очень важный вывод. А выводит он нас по ту сторону того, что Фрейд смог сам по этому поводу утверждать. Когда, например, он соотносит труды второй половины своего творчества (в ряду которых и По ту сторону…)с вехами своей собственной «биографии» и, в частности, с тем, что «предупреждает его о близкой смерти от серьезной болезни» (он пишет об этом в 1925 году, но указанная болезнь проявила себя уже за много лет до того), кажется, что связь зависит от какого-то внешнего эмпиризма и в этом плане ничуть не продвигает нас вперед. Если мы хотим в другом стиле с другими вопросами переплести сети так называемого «внутреннего» чтения сочинений о жизни/смерти, сети автобиографии, автографии, автотанатографии и сети «аналитического движения», поскольку в этом они неразделимы, нужно по меньшей мере начинать в чтении, поспешно названном «внутренним», отмечать места, в силу своей структуры открытыми, для пересечения с другими сетями. То, что появилось в другом месте из Парергонова [32] дополнения, содержит в себе не только возможность, но и необходимость такого пересечения со всеми парадоксами, в которые вводятся мотивы рамок, окаймления, названия и подписи.

Это затрагивало bios в его автобиографическом значении, которое могло бы с минуты на минуту повернуть к гетеротанатографии, если бы то, что находится у нас в руках под названием письменное свидетельство, ускользнуло бы от нас. Что касается bios в самом что ни на есть биологическом понимании, bios,с которым мы сталкивались, читая Ницше или Хайдеггера, Кангилема или Якоба, мы очень скоро увидим, как он снова возникнет в По ту сторону», и пересечется с другим, скрестится с другим. Я предоставляю это слово «скрещивание» на милость любого толкования генетического или генеалогического характера. При определенном подходе это может оказаться кстати.

Пусть будет По ту сторону принципа удовольствия. Это было открыто мною на первой странице без всякой предосторожности, наивно, насколько это возможно. Не имея никакого права, я все-таки осмелюсь перешагнуть через все методологические или юридические протоколы, которые бы самым законным образом вплоть до паралича замедлили мое движение. Пусть.

Однако первая страница первой главы уже содержит следующее:

1. Определенное напоминание о нынешнем состоянии и опыте аналитической теории. Психоаналитическая теория существует. Во всяком случае во первых строках звучит утверждение: «В психоаналитической теории мы допускаем…» И так далее. Мы вовсе не обязаны верить в то, что она существует, мы не должны считать ее действительной, но в любом случае мы должны быть уверены — это выдается за неписаный закон, — что Фрейд хочет сказать, что она существует и что в ней что-то происходит. Его высказывание не содержит, по сути, ничего примечательного, лишь мнимую констатацию того, что ее существование принимается как данность. Но в нем содержится и констатация того, что сам его автор вполне осознанно пытается представить себя в качестве ее создателя и первоиспытателя. Да и как иначе, поскольку и те, кого он вовлек, или те, кто сами влились в этот творческий процесс, принципиально и сознательно пошли на соглашение, по которому создателем признается именно он. Отсюда и своеобразие этого представления. Когда Фрейд высказывается в смысле существования теории психоанализа, он вовсе не чувствует себя в положении теоретика, оперирующего понятиями из другой науки, ни тем паче в роли эпистомолога или эксперта по истории науки. Он лишь констатирует существование того, что в результате соглашения закрепляется за его именем, а он признается гарантом этого. Определенным образом кажется, что он заключил этот договор только с самим собой. Он писал как будто себе. Самому себе, словно кто-то послал себе сообщение, осведомляясь заказным письмом на гербовой бумаге о существовании в действительности некой теоретической истории, которой он сам, таково содержание сообщения, положил начало.

2. Взгляд на философию. Опять-таки это взгляд, отведенный в сторону, подчеркнуто безучастный при полном признании в равнодушии, которое, если и не является таковым само по себе, должно иметь другие истоки. Во всяком случае Фрейд твердо стоит на своем: «не вызывает ни малейшего интереса» вопрос о том, насколько близко обоснование принципа удовольствия той или иной философской системе.

3. Понятие рефлексии, снабженное эпитетом «спекулятивная», сразу же потеряло какое-либо отношение к метафизической философии и экспериментальной науке, несмотря на ее связь с психоаналитическим экспериментом как таковым.

Уже две первые фразы преисполнены загадочности: «В психоаналитической теории мы допускаем…» Итак, речь идет о теории единственной и неповторимой, такой, какой ей и полагалось бы быть, созданной более двадцати лет назад, имеющей неоспоримые результаты и договорную основу, позволяющую говорить «мы», я — мы, причем подпись Фрейда является обязывающей для всех и представляющей всех попечителей теории (курс. наш. — Ред.)как некоего дела (курс. наш. — Ред.), чьи активы не подлежат распылению. Это излагается, действует и побуждает действовать таким образом.

«В психоаналитической теории мы признаем unbedenklich [без сомнений, без колебаний, не раздумывая], что ход психических процессов автоматически регулируется [automatisch: опущено во французском переводе] при помощи Lustprinzip». Перевод последнего слова как «принцип удовольствия» не лишен соответствия, но не будем забывать, что Lust также обозначает «наслаждение», «желание» («похотливое желание» — говорит Лапланш в книге Жизнь и смерть в психоанализе). Фрейд продолжает мысль: «…то есть мы считаем, что этот процесс каждый раз возбуждается напряжением, вызывающим неприятные ощущения (unlustvolle Spannung), и затем принимает такое направление, что его конечный результат совпадает со снятием этого напряжения и, следовательно, с избежанием (Vermeidung)неудовольствия (Unlust)или с доставлением удовольствия (Erzeugung von Lust)».