Первое возражение. Говоря о верховенстве, Фрейд притворялся или верил в это по-настоящему? Только полнейшая логическая завершенность демонстрации или тезиса могла бы в конечном счете определить логико-риторическую ценность такого возражения. Если бы такая завершенность в конечном итоге не была достигнута либо если бы она не поддавалась четкому определению на основании заданных и заранее оговоренных критериев, тогда различие между мнимым и настоящим полностью бы от нас ускользнуло, как оно, по-видимому, ускользнуло и от самого «автора» в том плане, что он оказался бы в таком же положении, что и мы.

Вот возражение. Оно предельно простое: если бы принцип удовольствия являлся абсолютно доминирующим, если бы он бесспорно властвовал безраздельно, то откуда же берется неудовольствие, о котором также бесспорным образом свидетельствует опыт?

Мы страдаем, заявляет этот опыт.

Но какова же его власть в этом отношении? Что же такое опыт? Верно ли то, что мы страдаем? О чем это говорит? И если в этом удовольствие, то где именно: в этом месте или где-либо еще?

Таких вопросов Фрейд не задает, только не здесь и не в такой формулировке. Он принимает к сведению возражение о том, что существует неудовольствие, и кажется, что это противоречит абсолютной власти принципа удовольствия. Первый ответ на это возражение хорошо известен, но я здесь должен постоянно отталкиваться от темы «общеизвестного», чтобы попытаться описать в воздухе другую фигуру. Итак, первый ответ: принцип удовольствия, его название на это указывает, является принципом; он руководит общей тенденцией, которая в присущей ей тенденциозной манере стремится организовать всю деятельность, но случаются, Фехнер это тоже признает, и внешние препятствия. Они иногда мешают ей реализоваться или одерживать победу, но не ставят ее под сомнение в качестве принципиальной тенденции удовольствия, наоборот, с тех пор, как они воспринимаются в качестве препятствий, они ее подтверждают.

Тормозящее препятствие, то, которое нам так хорошо знакомо своей регулярностью, мы относим к «внешнему миру». Когда простое прямое и неосторожное утверждение принципа удовольствия подвергает организм опасности в этом отношении, «инстинкт самосохранения «я» вынуждает принцип отступить, но не исчезнуть, просто уступая свое место, оставить вместо себя принцип реальности, своего посыльного, своего заместителя или своего раба, своего слугу, так как он принадлежит к той же экономической системе, к тому же дому. Его еще можно назвать учеником, примерным учеником, который, как водится, попадает в ситуацию, в которой ему приходится просвещать, обучать, воспитывать учителя, зачастую слабовосприимчивого к воспитательному процессу. «Слабовосприимчивыми к воспитательному процессу» являются, например, первичные сексуальные влечения, которые сообразуются только с принципом удовольствия.

Принцип реальности не вызывает никакого окончательного торможения, никакого отказа от удовольствия, он только побуждает пойти обходным путем, чтобы отсрочить наслаждение, промежуточная станция отсрочки (Aufschub). В течение этого «долгого обходного пути» (auf dem langen Umwege zur Lusf)принцип удовольствия временно и в определенной мере подчиняется своему собственному заместителю. Он же, представитель, раб или же осведомленный, дисциплинированный и устанавливающий дисциплину ученик, также играет роль воспитателя на службе у учителя. Как будто он создает некий социум, приводит в «действие» некое учебное заведение, подписывая договор с «дисциплиной», с заместителем, который, однако, только его представляет. Поддельный договор, чистая спекуляция, подобие обязательства, которое связывает господина только с самим собой, со своей собственной модификацией, с собой в измененном виде. Текст этого мнимого обязательства господин адресует себе при помощи обходного пути институционной телекоммуникации. Он пишет самому себе, посылает это самому себе, но если длина обходного пути становится неподвластной, а точнее, если сама длина его структурирует, то в этом случае возврат к себе обеспечить невозможно, а без возврата к отправителю обязательство подвержено забвению даже по мере того, как оно становится неопровержимым, нерасторжимым.

С того момента, как авторитарная инстанция начинает подчиняться работе второстепенной или зависимой инстанции (господин/раб, учитель/ученик), которая контактирует с «реальностью» — последняя определяется самой возможностью этой спекулятивной сделки, — больше не существует противопоставления, как иногда это считают между принципом удовольствия и принципом реальности. Это один и тот же фактор отсрочки по отношению к себе. Но структура отсрочки может в таком случае вызвать к жизни нечто другое, еще более непреодолимое, чем то, что мы приписываем противопоставлению. Потому что принцип удовольствия — начиная с того момента, когда Фрейд признает его неоспоримое господство, — подписывает договор и считается только с самим собой, спекулирует с самим собой или со своим собственным метастазом, потому что принцип удовольствия посылает себе все, что захочет, и в итоге не встречает никакого сопротивления, он дает волю в себе другому абсолюту.

По большому счету, Фрейд мог бы на этом и остановиться (что он и делает в некотором роде. А по-моему, так все разыграно уже с первых страниц. Другими словами, Фрейд то и делает, что повторяет свои остановки, имитацию движения. Оно и понятно, ведь речь идет как раз о повторении): возможность спекулировать на чем-то совсем другом (нежели принцип удовольствия) загодя обозначена в письме-обязательстве, которое, как ему кажется, он посылает сам себе по кругу спекулятивным образом. Она обозначена, но не черным по белому, она тенью не всходит от одной работы к другой, ее печатью отмечен и сам принцип. Уже и видимая часть «самого» больше себе не принадлежит, она уже не та, за что себя выдает. Написанное разъедает даже поверхность своей основы. Такая неприкаянность и дает волю спекуляции.

Вы уже, должно быть, догадались, что я сам искажаю смысл «собственно Фрейдова» употребления слова «спекуляция» (speculation), его значения или понятия. Там, где, по мнению Фрейда, он вкладывает в него понятие исследования, теоретическое начало, я рассматриваю такую спекуляцию в качестве объекта его высказываний. Как если бы Фрейд не только готовился высказаться спекулятивно о том или об этом (например, о той стороне принципа удовольствия), но и говорил уже о спекуляции. Как если бы он не довольствовался только тем, что барахтается в ней, а стремился поведать о ней окольным путем. Этот-то окольный путь и вызывает у меня интерес. Я исхожу из того, как если бы даже то, что он пытается анализировать, например, соотношение между двумя принципами, уже являлось элементом спекулятивной структуры в целом: одновременно в смысле спекулятивной рефлексии (принцип удовольствия может распознавать себя или же вовсе не распознавать в принципе реальности), в смысле создания прибавочной стоимости, расчетов и ставок на Бирже, даже выпуска более или менее фиктивных акций и, наконец, в смысле того, что выходит за рамки наличия данности подарка, данности дара. Я проделываю все это в уверенности, что это необходимо в целях приобщения к тому, что разыгрывается там, по ту сторону «даваемого», отвергаемого, удерживаемого, возвращаемого обратно, к той стороне принципа того, о чем Фрейд говорит в данный момент, если бы нечто подобное было возможно в отношении спекуляции. Что-то же должно быть в его изложении от спекуляции, о которой он упоминает. Но я не смогу удовлетвориться таким иносказанием путем его повторного употребления. Я утверждаю, что спекуляция — это не только метод исследования, упомянутого Фрейдом, не только уклончивый объект его речи, но и процесс написания, сцена (того), что он делает при написании того, о чем он здесь говорит, что его побуждает это делать и что он побуждает делать, того, что его вынуждает писать и что он заставляет — или позволяет — писать. Заставляет делать, заставляет писать, позволяет делать или писать, — синтаксис этих процессов не разъясняется.

Не бывает дороги (Weg)без объезда (Umeg): окольный путь не возникает внезапно, по дороге, он-то и составляет дорогу, даже прокладывает ее. Не похоже, чтобы при этом Фрейд изучал схему объезда просто ради изучения, как таковую. Но возможно ли ее изучать, как таковую? Как таковой, ее нет. Как бы то ни было, может ведь она отобразить всю бесконечность объезда, совершаемого данным текстом (а сам-то он здесь ли) в его спекулятивном атезисе.

Удовольствие и реальность в чистом виде являются крайне идеальными понятиями, проще сказать, фикцией. Одно разрушительнее и смертельнее другого. Окольный путь якобы создает между ними саму эффективность процесса, «психического» процесса в качестве «живого». Ни наличия, ни данности такой «эффективности» нет и в помине. Существует (es gibt) — вот в чем данность, отсрочка. Итак, невозможно даже вести речь об эффективности, о Wirklichkeit,разве только постольку, поскольку она подчинена понятию присутствия. Обходной путь «явился бы» в таком случае общим корнем, иными словами, корнем отсрочки обоих принципов, выдернутым из себя самого, в любом случае нечистым и структурно обреченным на компромисс, на спекулятивную сделку. Три члена — два принципа плюс или минус отсрочка — составляют один, такой же делимый член, так как второй принцип (принцип реальности) и отсрочка являются только «проявлениями» изменяемого принципа удовольствия.