Таким образом, в конце первой главы ПУ утверждается в своем полном господстве. Откуда и следует необходимость новой проблематики, новой «постановки вопроса».

Однако если мы попытаемся обратить внимание на оригинальное свойство «спекулятивного», как на своеобразный ход этого текста, его тезисного шага, имитирующего ходьбу и не способствующего продвижению ни себя, ни выдвижению чего-либо, что бы не было отозвано обратно лишь за время, необходимое для обходного пути, никогда не устанавливая чего-либо, что не застыло бы прямо на установленной позиции, то мы должны отметить, что следующая глава обозначает движение подобным же образом и в другом месте, являя недвижимость позиции тезисного шага. Твердят одно и то же, а это делает наглядным лишь то, что сам факт навязывания этого утверждения (абсолютная власть ПУ), в конечном счете без него, позволит произвести только само повторение. Как бы то ни было, несмотря на богатство и новизну содержания текста, излагаемого в свое оправдание во второй главе, несмотря на множество побуждений двигаться и имитации шагов вперед, продвижения не заметно ни на йоту; нет ни решения, ни малейшего приобретения в вопросе, интересующем спекулянта, а именно в вопросе о ПУ в качестве абсолютного властителя. Тем не менее эта глава является одной из самых выдающихся глав работы По ту сторону… на нее часто опираются в экзотерической, а иногда и в эзотерической области психоанализа, как на одну из самых важных и даже самых решающих в этом эссе. А непосредственной причиной тому является история с деревянной катушкой и fart/da.И поскольку мы сопоставляем навязчивое повторение (Wiederholungszwang)с влечением к смерти, и так как на самом деле навязчивое повторение как бы преобладает над сценой с катушкой, мы, похоже, вправе соотнести эту историю с выставлением напоказ или даже демонстрацией так называемого влечения к смерти. Это результат небрежного чтения: спекулирующий не извлекает ничего из этой истории fort/da,по меньшей мере, когда он прибегает к демонстрации запредельной стороны ПУ. Он считает себя в состоянии еще раз полностью объяснить это, не выходя за рамки ПУ, находясь в его власти. И в самом деле, ему это удается. Разумеется, он излагает нам именно историю ПУ, определенный период его сказочного владычества, важный бесспорно момент его собственной генеалогии, а также момент проявления его самого.

Я не хочу сказать, что эта глава не вызывает никакого интереса или что история с катушкой не несет в себе никакого значения. Совсем наоборот: просто-напросто его значимость, по всей вероятности, не отмечена в журнале демонстрации, где самая заметная и длинная нить ведет к следующему вопросу: правы ли мы, психоаналитики, веря в абсолютное владычество ПУ? Куда же тогда вписывается эта значимость, в какое место, что оказывалось бы одновременно подвластным ПУ, схеме объезда, определенной нами в прошлый раз, и, в то же время, спекулятивному стилю этого эссе, тому, что делает на него ставку?

Прежде всего определим несущий каркас, схему аргументации, используемую в главе. Здесь констатируется тот факт, что нечто повторяется. И требуется (а кто-нибудь ранее занимался этим?) соотнести этот процесс повторения не только с содержанием, примерами, описанным и проанализированным Фрейдом материалом, но также и с манерой изложения Фрейда, с ходом его текста, как с тем, что он делает, так и с тем, что он говорит, в одинаковой степени, как с его «актами», так и, если угодно, с его объектами. (Если бы Фрейд был своим внуком, ему бы необходимо осторожнее подходить к повторению в отношении жеста, а не только в отношении fort/da катушки, объекта. Но не будем путать карты; кто сказал, что Фрейд является своим собственным внуком?) Что наиболее очевидным образом повторяется в этой главе, так это неустанное движение спекулирующего, направленное на то, чтобы отбросить, отвести в сторону, заставить исчезнуть, услать (fort), отсрочить все то, что якобы подвергает сомнению ПУ. Всякий раз Фрейд констатирует, что этого недостаточно, что требуется услать еще дальше и на более продолжительное время. Затем он призывает на помощь гипотезу запредельной стороны ПУ, чтобы снова ее прогнать. А она откликается на призыв, не выказывая своего присутствия, этаким призраком в ее обличье.

Придерживаясь прежде всего аргументирующей схемы во время логического хода демонстрации, мы в первую очередь отмечаем, что по завершении толкования примера травматического невроза Фрейд сдается, выходит из игры и смиряется с этим. Он предлагает прекратить разработку этой скользкой темы. (Ich mache nun den Vorschlag,das dunkle und düstere Thema der traumatischen Neurose zu verlassen…).(«Теперь я предлагаю оставить темную и мрачную тему травматического невроза…» [вар. пер]). Первое удаление.

Но после описания «детской игры», забавной истории с деревянной катушкой и fort/da Фрейд снова сдается, выходит из игры, смиряется: «Анализ такого своеобразного случая не позволяет прийти к какому-либо решительному заключению [keine sichere Entscheidung,какому-либо определенному решению]». Второе удаление. Но о какой своеобразности идет речь? Почему она настолько важна и приводит к дисквалификации? Затем, после следующей волны, следующей попытки извлечь пользу из детской игры, Фрейд опять сдается, выходит из игры, смиряется: «Дальнейшее наблюдение за детской игрой также не устраняет колебаний, — какое же из двух пониманий следует выбрать». Третье удаление. И, наконец, последние слова в этой главе. Фрейд только что упомянул об играх, о подражательных влечениях в искусстве и о целом направлении в эстетике, ориентированном на экономический подход. В заключение он делает вывод: «Для нашей цели они бесполезны, так как имеют в качестве предпосылки существование и преобладание [Herrschaft,верховенство] принципа удовольствия и не приводят доказательств в пользу существования эффективности [Wirksamkeit,задействования]тенденций, простирающихся по ту сторону принципа удовольствия, то есть поскольку тенденции более изначальны (ursprunglicher), чем сам принцип, и от него независимы». Четвертое удаление.(Запомним этот код господства и службы или рабства, он становится для нас все более и более интересным. Он может показаться странным, когда речь идет об отношении между принципами, и не объясняться непосредственно тем, что принцип (arche)находится у истоков языка и одновременно управляет им).

Этим глава заканчивается. Мы не продвинулись ни на йоту, лишь сделали несколько бесцельных шагов на пути очевидных поисков. Это повторяется на месте. Однако в этом топтании повторение становится все более настойчивым, и если эти упорные повторения, это содержимое, виды, примеры повторения, не являются достаточными для того, чтобы развенчать ПУ, то, по крайней мере, его повторяющаяся форма, воспроизведение повторения, сама воспроизводимость, возможно, включилась в процесс, ничего не говоря, не говоря ничего другого, кроме того, что она сама умолкает, вроде того, как сказано на последней странице, что влечения к смерти ни о чем не говорят. Они, похоже, незаметно выполняют свою работу, подчиняя себе самого властителя — ПУ, который продолжает говорить вслух. В том, что даже больше нельзя назвать «формой» текста, текста без содержания, без тезиса, без объекта, отделимого от операции отделения в ходе По ту сторону…это происходило бы точно таким же образом даже до возникновения вопроса о влечениях к смерти как таковых. И даже без того, чтобы когда-либо можно было говорить о влечении к смерти как таковом.

Такой была бы де-монстрация. Не будем злоупотреблять этой незатейливой игрой слов. Демонстрация дает доказательства, ничего не показывая, не делая очевидным вывод, не давая ничего вынести для себя, не выделяя тезиса. Она ведет доказательство иным способом, но продвигается все тем же шагом демонстрации. Она преобразует скорее, преобразует себя в процесс, нежели выдвигает значимый объект высказывания. Она стремится подчинить себе все то, что она выражает, подчинить это себе самой. Шаг демонстрации и есть то, что остается в этой остаточности.

Ненадолго вернемся к содержанию первой главы.

Среди новых материалов, упомянутых в конце главы, среди тех, что, по-видимому, противостоят аналитическому объяснению, навеянному ПУ, существуют так называемые травматические неврозы. Война увеличила их количество. Объяснения этих неврозов наличием физических повреждений оказалось недостаточным. Тот же синдром (субъективные переживания, например, меланхолия или ипохондрия, двигательные симптомы, ослабление и нарушение функций психики) проявляется вне всякого механического воздействия. Чтобы определить сущность травмы, прежде всего необходимо установить различие между страхом (Furcht) и боязнью. Первое понятие вызывается присутствием опасного, но определенного и знакомого объекта; другое же соотносится с неведомой и неопределенной опасностью; готовя к опасности, страх скорее защищает от травмы; связанный с вытеснением, он прежде всего кажется его результатом, но на примере маленького Ганса Фрейд позже, в Торможение, симптомы и страх, скажет о том, что он и вызывает вытеснение. Ни страх (перед определенной и знакомой опасностью), ни боязнь (перед неведомой и неопределенной опасностью) не провоцируют травму, это может сделать только испуг (Schreck), который по-настоящему ставит перед фактом ведомой и действенной опасности, к которой мы были не подготовлены, от которой боязнь не смогла нас защитить.