— Джорджина, — беззаботным тоном сказал я, — я только сейчас разминулся с Чарльзом, отправившимся на прогулку, и на минутку заскочил к вам вот почему: мы с друзьями собираемся устроить небольшую вечеринку с участием нескольких художников и литераторов, и мы подумали, что неплохо бы пригласить молодого Диккенсона. Но у нас нет его адреса.

— Молодой Диккенсон? — Джорджина недоуменно уставилась на меня.

Может, она сообщница?

— О, вы имеете в виду надоедливого молодого джентльмена, что разгуливал здесь во сне в прошлое Рождество? — после продолжительной паузы спросила она.

— Именно.

— Так он же несносный зануда, — сказала Джорджина. — И вряд ли достоин приглашения на вашу чудесную вечеринку.

— Да, возможно, — согласился я. — Но мы подумали, что ему будет приятно.

— Помнится, в прошлом году я рассылала приглашения на Рождество. Давайте пройдем в гостиную, к секретеру, где я храню свои бумаги.

«Ага!» — воскликнул удачливый призрак еще не появившегося на свет сержанта Каффа.

Несколько записок, которые Джорджина Хогарт написала Эдмонду Диккенсону от имени Диккенса, были адресованы некоему барристеру Мэтью В. Роффу с Грейс-Инн-Сквер. Я хорошо знал этот район, разумеется, потому что сам в свое время учился юриспруденции — однажды я охарактеризовал себя как «барристера с пятнадцатилетним стажем, ни разу не выступившего в суде и даже ни разу не надевшего парик и мантию». Обучение мое происходило в расположенной поблизости юридической школе Линкольс-Инн, правда, сводилось оно главным образом к посещениям трапез в школьной столовой — хотя я помню, что серьезно готовился к адвокатуре. Потом мой интерес к кодексам угас, а интерес к трапезам сохранился. Уже тогда я водил дружбу в основном с художниками и пробовал свои силы в основном на литературном поприще. Но в ту пору в адвокатуре относились весьма снисходительно к джентльменам, не особо увлеченным юриспруденцией, и в конечном счете я, несмотря на недостаток прилежания, получил лицензию барристера в 1851 году.

Я никогда прежде не слышал о мистере Мэтью В. Роффе — судя по запущенному виду его маленькой, захламленной, пыльной конторы, расположенной на третьем этаже неприглядного здания близ Грейс-Инн, о нем вообще мало кто слышал. В тесной приемной с низким потолком не было ни клерка, ни колокольчика, возвещающего о приходе посетителей. В кабинете, смежном с передней, я увидел старика, одетого по моде двадцатилетней давности, который сидел за столом, заваленным кипами папок, грудами документов, потрепанными фолиантами и разными безделушками, и поедал отбивную. Я громко кашлянул, чтобы привлечь его внимание.

Он нацепил пенсне на крючковатый нос и уставился из своей бумажной пещеры в темную приемную, часто моргая слезящимися крохотными глазками.

— А? Что такое? Кто там? Войдите, сэр! Приблизьтесь, дабы я опознал вас!

Я приблизился и, поскольку он меня не опознал, назвал свое имя. Мистер Рофф продолжал улыбаться, но по его лицу было ясно, что мое имя ничего ему не говорит.

— Ваше имя и адрес вашей конторы сообщил мне мой друг Чарльз Диккенс, — мягко промолвил я; это была не совсем правда, но и не совсем ложь. — Чарльз Диккенс, писатель, — добавил я.

Сморщенная марионетка встрепенулась и произвела ряд суетливых, нервических телодвижений.

— О боже, подумать только, силы небесные, да… я хочу сказать, как чудесно… да, конечно… сам Чарльз Диккенс сообщил мне ваше… то есть сообщил вам мое имя… батюшки, да что же это я?.. Прошу вас, садитесь, садитесь, пожалуйста, мистер… э-э?..

— Коллинз, — сказал я. Похоже, куча раскрытых книг и скатанных в трубку документов не убиралась с указанного мне кресла уже много лет, если не десятилетий; я предпочел присесть на высокий табурет. — Здесь вполне удобно, — сказал я и с изящным жестом, вполне достойным сержанта Каффа, добавил: — И лучше для моей спины.

— О да… да… Не желаете ли чаю, мистер… э-э… мистер… ах ты, боже ж мой.

— Коллинз. Да, я с удовольствием выпью чаю.

— Смолли! — крикнул мистер Рофф в сторону пустой приемной. — Эй, Смолли!

— Мне кажется, вашего клерка нет на месте, мистер Рофф.

— А, да… то есть нет… — Порывшись в жилетном кармане, старик извлек хронометр, взглянул на циферблат, хмуря брови, а потом потряс часы над ухом и спросил: — Мистер Коллинз, полагаю, сейчас не начало десятого утра или вечера?

— Нет, — сказал я, сверившисьс собственными часами. — Сейчас начало пятого пополудни, мистер Рофф.

— О, тогда понятно, почему Смолли нет на месте! — воскликнул старик с такой радостью, словно мы разгадали великую тайну. — Около трех он всегда уходит домой пить чай и возвращается только в начале шестого.

— По роду вашей профессии вам приходится работать сверхурочно, — сухо заметил я, мне бы все-таки хотелось выпить обещанного чаю.

— О да, да… служение закону похоже на… на… пожалуй, здесь подойдет слово «супружество». Вы женаты, мистер Коллинз?

— Нет, сэр. Мне не довелось познать радостей брака, мистер Рофф.

— Мне тоже, мистер Коллинз! — вскричал старик, хлопнув ладонью по книге в кожаном переплете, лежавшей на столе перед ним. — Мне тоже. Мы с вами два горемыки, укрывающиеся от счастья, выия, мистер Коллинз. Но труды на юридическом поприще не оставляют мне никакого досуга: я прихожу в контору ранним утром, когда здесь еще не горят лампы, — хотя, конечно, зажигать лампы входит в обязанности Смолли, — и ухожу поздним вечером, когда лампы гасятся на ночь.