Она внезапно отпустила его, шагнув назад. Щеки ее были алыми.

Он погладил их пальцами.

— Любимая, в этом нет стыда.

— Не стыд, — пробормотала она. — Не… Аллах! Этого ты и добивался, да?

Он спокойно кивнул, решив быть радостным и стараясь не чувствовать возмущения.

— Но как, ради Тысячного Имени?

— Я покажу.

Она покачала головой.

— Неисповедимы пути Господа.

— Но удивительны. И в тебе — прекрасны. — Он взял ее на руки прежде, чем она осознала, что он делает, и положил ее на подушки постели. Она сияла на шелке. Он проследил очертания ее губ и рук. Она была все новая, каждая искра наслаждения была столь же свежей для нее, как и для него, каждая тайна открывалась им обоим. Он дарил ей свой дар удивления. Каждая возлюбленная была иной, каждая ночь несла новое наслаждение, но это было редчайшей из редкостей, быть первым, кто пробуждает девичье тело для великолепия, таящегося в нем.

Она уже потеряла страх, потеплев и расслабившись под его руками. В ней был огонь. Он разжигал его собственное пламя, почти чересчур жарко. Когда она будет полностью женщиной, когда все ее страхи уйдут, она будет возлюбленной, о которой поют песни.

Он мягко подводил ее к вершине и шел сам вместе с нею, хотя на эту мягкость уходили почти все его силы. То, что с женщиной из людей было желанием, сейчас было безумием.

«Сейчас, — умоляла она его. — Сейчас!»

Была боль, отдающаяся и отражающаяся в нем, как и в ней, но сквозь нее пробивалась яростная и совершенная правильность этого. Он и она, вот так. Сознание к сознанию, и тело к телу; сердца бьются в едином ритме. На долгий момент он облекся иной плотью, знал другой поворот танца. Более глубокое, более внутреннее наслаждение; более слабую требовательность.

Она неслась вместе с ним, сперва увлекаемая его силой, но потом нашедшая силу в себе самой. В конце был — невероятно — смех, громкий, счастливый смех.

Он беспомощно упал рядом с ней, тоже смеясь.

Она перевернула его на спину и села на него, покрывая его лицо поцелуями.

— Мой господин. О, мой господин! Люби меня снова.

Он застонал.

— Госпожа, пощади! Моя плоть бессмертна, но вряд ли неистощима.

Она обнаружила, к своему разочарованию, что и сама в том же состоянии.

— Это не так, как говорится в повествованиях.

— Повествования лгут.

Она самым неделикатным образом фыркнула. Но отрицать истину было невозможно. Он легла рядом с ним, приподнявшись на локте, и стала убирать влажные волосы с его лица. Он поцеловал ее руку, когда она оказалась у его губ. Она улыбнулась и приложила ладонь к его щеке, разглаживая бороду.

— Там еще говорится, что мужчина сразу засыпает и оставляет свою возлюбленную в одиночестве.

— Смертный мужчина, — возразил она.

— Ах. — Она выгнула спину, потягиваясь, как кошка. В нем проснулось желание, еще слабое, но обещавшее новое наслаждение.

Ее собственное вожделение ушло. Ей было больно, хотя и приятно. Ее тело, предоставленное самому себе, утонуло в истоме. Айдан открыл объятия. Она придвинулась после секундного колебания, и положила голову на его плечо. Она напряглась, когда он обвил руками ее тело, но опять только на миг. Она прижалась ближе и вздохнула.

— Вот как, — произнесла она. — Вот как это бывает.

— Да.

Она лениво провела рукой по его боку до бедра. Ее наслаждение в нем было острым. Таким иным, таким чудесным, без единой неправильности. Но не столь чудесным, как то, что расцветало там, где встречались его ноги.

Он слегка задрожал от ее прикосновений и ответил ей тем же. Чудо, которое было женщиной, и чудо, которое было ею, единственной, из всех женщин в мире. Шелк ее волос, королевский пурпур; длинный нежный изгиб ее спины; округлость бедра. Запах ее пьянил его, как крепкое вино. Стремительный, пылающий жар желания вернулся во всей полноте. Она встретила его с дрожью, перешедшей в наслаждение.

Утро застало их обнявшимися на ложе среди разбросанных подушек. Айдан ускользал в теплую полудрему, но проснулся, когда Марджана пошевелилась, выскользнула из его объятий и стала одеваться на рассветную молитву. Хотя они оба недавно купались, она омылась, как предписывал ее Пророк, и полностью оделась, прежде чем начать молиться.

Айдан смотрел на нее из-под полуприкрытых век, словно подглядывая тайну. Тепло и сон ушли. Она, которая всю ночь была половиной его сердца, теперь вновь существовала отдельно — чужачка и неверная, с ассасинским кинжалом на боку. Только ее волосы оставались ее собственными, они рассыпались по плечам халата и струились по ее спине, когда она вставала, падала на колени и кланялась в сторону Мекки.

Он никогда не сможет стать для нее тем, чем был Аллах. Это знание было болью. У него был свой Бог, но не столь близко к душе. Душа была полна тем, что Айдан любил. Его брат; его родные; его возлюбленная в Алеппо; его далекая зеленая страна. И Марджана.

Он дал ей то, чего она хотела от него, и она была довольна. Острота ее одержимости притупилась, жар страсти охладился. Он, который испытывал меньше желания, который был скорее любимым, чем любящим, теперь расплачивался за то, что было, прежде всего, его грехом. Он смотрел на нее и знал, что после этой ночи ни одна смертная женщина не сможет так завладеть им.