— Довольно! — воскликнул Айдан, — или ты действительно сойдешь с ума, и вина за это падет на мою голову.

— Ты должен был подумать об этом, — спокойно возразил астролог, — прежде чем позволить мне составлять гороскоп.

Его нелогичность была высока; она затрагивала краешек совершенной логики. Но даже его темные пророчества не могли повергнуть Айдана в уныние. У него не было соперничающих жен, обещанных звездами, зато была любовница, и вскоре он увидится с нею; а день или два спустя они покинут город. Как и сказал астролог, у него хватало поводов для скорби, но была и радость. Он высыпал в ладони астролога все золото, которое было у него в кошельке, — быть может, все, которое у него было вообще, но ему было все равно. Было слишком весело видеть, как становятся круглыми глаза на узком лице, а тонкогубый рот открывается в удивлении, протесте, виноватой радости.

— Но… — сказал астролог, — но сегодня неудачный день для меня.

— Конечно, — согласился Айдан, — для твоей карьеры уличного астролога. Ты, мой чудесный философ, вернешься у своей учебе и преуспеешь в ней, и в конце концов станешь главным наставником в своей школе. Обещай мне это.

— Но… — выдавил астролог. — Но…

— Обещай!

— Я обещаю. Я… — астролог громко сглотнул. — Господин мой, я же предсказал бедствие!

— Ты честно предостерег меня. И я это запомню. — Айдан с улыбкой поднялся. — Да дарует тебе Бог процветание!

Айдан пошел прочь, а астролог все еще продолжал что-то бормотать, вознося неуверенным тоном хвалу Богу и своему благодетелю. И тут Айдан едва не столкнулся с человеком в алом плаще. Судя по длинным косам, ожерельям и тяжелым кольцам в ушах, юноша был турком. Лицо его выражало наполовину триумф, наполовину подошедшее к концу терпение. Когда Айдан остановился, начав было извиняться, это лицо разгладилось, приняв бесстрастное выражение, хотя узкие черные глаза по-прежнему сверкали.

— Сэр франк, — произнес турок, — султан приглашает тебя навестить его.

И ради этого пришлось бегать за тобой почти весь день, звучало в голосе посланца. Айдан не ощутил укоров совести, но быстро пошел туда, куда вел его турок. Там маленький паж держал за узду лошадь, а рядом стоял пони, который, увидев турка, поднял свою массивную голову и заржал. Кобыла, слишком высокая для араба и великолепно сознающая свою красоту, встретила Айдана с настороженным уважением. Животные всегда знали, кто он; животные с характером не очень-то спешили довериться ему, потому что видели его могущество и знали, что оно может сотворить с ними.

Эта лошадь была смелой. Она только чуть вздрогнула, почувствовав руку Айдана на шее. Ее большие ноздри раздувались; острые уши подрагивали.

— С твоего позволения, — сказал ей Айдан, поставив ногу в стремя. Она затанцевала, потом успокоилась. Он потрепал ее по лоснящейся гнедой шее. Лошадь гордо изогнула шею и ударила копытом оземь. Паж живо вскарабкался на ее круп за спиной Айдана, проворный, как мартышка, и не более мартышки склонный испрашивать позволения. Едва мальчик уселся, посланник султана пустил своего пони рысью. Лошадь, оскорбленная, пошла пляшущим галопом.

Айдану было жаль расставаться с лошадью, в движениях подобной огню и шелку. Но султан ждал, и посланец не собирался задерживаться. Они оставили лошадей и пажа во внешнем дворе цитадели и прошли внутрь, зайдя дальше комнат, где ранее бывал Айдан: за пределы открытых публике покоев в места, менее блистающие показной роскошью. Конечно, и эти помещения были богатыми, но времени было позволено хозяйничать здесь. Краски и позолота потускнели и осыпались, изразцы потрескались, ступеньки были истерты множеством ног. Но сад, в который они вели, был хорошо ухожен, полон ароматом роз и пением текущей воды, как все сады Дамаска.

Подле фонтана находился павильон, почти столь же большой, как королевский зал. Колонны его были увиты розами, а все двери выходили в сад, так что трудно было сказать, где кончается внешнее пространство и начинается внутреннее. В павильоне витал прохладный сквознячок; вода, текущая по каналу из Барады, наполняла бассейн в центре и стекала по плиткам пола.

У бассейна в кругу приближенных сидел султан. Он был занят работой: два секретаря писали что-то, то и дело разыскивая нужные документы в груде табличек, записей и посланий. Человек, сидевший ближе всех к султану, казался слишком молодым для столь высокого сана, которым он был облечен. Был он одет в одежду кади, судьи, и что-то писал, так же быстро, как и секретари. Эмиры, сидевшие за ним, по контрасту выглядели столь же неуместно-свирепо, как соколы в голубятне. Айдан знал Мурафа ибн Усаму и Масуда, господина Исхака; третий был ему незнаком. Он был надменен и, если не считать ослепительно пышных одеяний, очень похож на самого султана. Казалось, скрип перьев и шорох страниц вызывают у него головную боль, и даже тишина сада не доставляет ему радости. Дай ему волю, и он выгнал бы нудных писак и позвал бы танцовщиц.

Зато Саладин, тонкий и смуглый, похожий на клерка, несмотря на меч на боку, казался здесь на своем месте. Он поймал Айдана посреди низкого и учтивого поклона, обнял его и поцеловал в обе щеки.

— Господин мой принц! Добрая и желанная встреча! Я уже начал опасаться, что ты покинул город.

— Еще нет, государь, — сказал Айдан, довольно быстро опомнившись и вспомнив восточную склонность у душевным излияниям. — Я боюсь, что задал твоему человеку нелегкую работу. Я бродил по городу, почти не замечая, куда иду. Это чудо, что он нашел меня.