— Так расскажи мне что делать, Петер. Чего такого ценного сморозила Буженинова. Она умом большим не отличается. Это тебе не Кульковский, не Лакоста, и не Балакирев.

— Она мне посоветовала жениться, Эрнест.

— На ком? — удивился Бирен. — На графине? Или на княгине? Да не отдадут за тебя таких девиц.

— А если ты похлопочешь?

— Ты ко мне приближен и мне недавно большую услугу оказал. Но в таком деле я тебе не помогу. Мне и так туго приходиться. Половина знати волками смотрит. Им только дай повод мне в глотку вцепиться. И вон мой враг Карл Левенвольде. Норовит место мое подле царицы занять.

— Но я не графиню прошу у тебя, Эрнест…..

Карл фон Левенвольде, обер-шталмейстер двора её императорского величества, смотрел на Бирена и выговаривал своему брату обер-гофмаршалу двора Рейнгольду фон Левенвольде:

— Смотри, как спелась эта парочка.

— Кто? — не понял Рейнгольд.

— Шут Педрилло и наша новоиспеченная светлость Бирен. Не с его ли подачи тебе отставку у княжны Черкасской дали? Не он ли тебя посмешищем выставил, когда под твоей треуголкой вместо ягодки куча дерьма человеческого оказалась?

— На Педрилло такое не похоже, брат. Сия шутка не в его стиле, — ответил Рейнгольд.

— А кто сказал, что это его шутка? Это шутка самого Бирена. Ибо ему твой брак с Черкасской был не нужен. Педрилло мог быть только исполнителем. Но главное сейчас не в этом. Ты слышал, что место герцога курляндского скоро станет вакантным?

— После того как Анна стала императрицей и перестала быть герцогиней, на престол в Митаве претендует старый и больной герцог Фердинанд фон Кетлер, что постоянно живет в изгнании в Дрездене.

— И он скоро умрет.

— И что с того? — не понял брата Рейнгольд. — Нам то, что до Кетлеров хоть мы и курлядские дворяне?

— А именно это, что мы с тобой дворяне курляндские. И скоро после смерти Фердинанда престол станет вакантным. Почему бы мне не стать герцогом?

— Тебе?

— А почему нет? Левенвольде знатного рода и если мою кандидатуру поддержит императрица, то курляндский ландтаг может меня избрать герцогом. И за престол в Митаве борьба уже началась. И новый король Речи Посполитой избранный в 1734 году, нам троном обязан и мою кандидатуру поддержит.

Карл говорил о том, что Рейнгольд Левенвольде по приказу императрицы от имении России ездил в Варшаву на сейм и помог Августу III Саксонскому занять трон Польши. И он как сюзерен Курляндии решающее слово сказать может…

— А ты не думаешь, Карл, что императрица не тебе Курляндию желает отдать, а Бирену?

— Бирену? Но он не дворянин по рождению. Он сын конюха. И не потерпит его дворянство курляндское. Ланд-гофмаршал Курляндии барон фон дер Ховен никогда не любил выскочку Бирена.

— Но если Анна его поддержит? Что тогда будет Карл?

— Вот про это нам и стоит подумать, Рейнгольд. Не пора ли нам использовать наш фамильный яд? Все Левенвольде известные отравители. И мы не хуже наших предков.

— Это опасные слова, Карл, — Рейнгольд с опаской огляделся по сторонам. — И не стоит такого произносить при дворе.

— Нас никто не слышит. Все заняты шутами. Карлицы императрицы весьма забавны.

— Наши яды всем известны, Карл. Их так и называют яды Левенвольде.

— Ты прав. Таким его травить не стоит…..

Императрица между тем внимательно оглядела гостей. И она увидела жмущегося к дальней колоне поэта Тредиаковского. Она приказала позвать его к себе, и вскоре тот уже склонился перед царицей в глубоком поклоне.

— Чего вид у тебя такой, Василий Кириллович? Али недоволен чем?

— Беда, матушка государыня. Беда…

— Чего случилось? Говори не мямли.

— Беда, матушка, — снова произнес Тредиаковский. — На тебя одна надежда. Затаскали меня в тайную канцелярию и допросами извели.

— На тебя что ли донос поступил Ушакову? И чем ты виноват, Василий Кириллович?

— По слову твоему был я принят, матушка в Академию Наук Российских и получил от тебя наказ вычищать язык российский, пишучи стихами нашими и правила к тому слагать. Но вот за стихи и пострадал.

— Разберусь я в беде твоей, Василий Кириллович. Сама разберусь. А то многие мои чиновники сами ничего путного сделать не смогут. Али не захотят. В чем жалоба твоя?

— Вот, матушка, моя челобитная. Здесь все написано. Изволь принять.