— Мобилизовали?! — округлила глаза Анка, когда узнала, зачем пришла к ней подруга. — Ты же работала!..

В последнее время у Наташи, занятой листовками, не было времени сходить на Лиманную. Анка же работала теперь с утра до вечера на пристани: немцы не решались после взрыва автомашин вывозить хлеб по сухопутью, а приспособили для этого плоскодонные лодки, по-местному — дубы, и весь поток продовольственных грузов из Знаменки и ближних сел хлынул через пристань.

— Не помогла и работа, — усмехнулась Наташа. — Андрюшка Тяжлов рассказывал, как это вышло. Раевский сказал: «Порядочную молодежь отправляем, а дочь коммуниста остается? Пускай она едет, а кого-нибудь другого оставим». И самолично включил меня в список. Андрюшка после этого ничем не мог помочь.

— И ты решила не ехать? — изумленно спросила Анка.

— Как видишь. Только не делай вид, будто это бог весть какой подвиг!.. Многие, наверное, останутся и… Долго будешь меня держать на крыльце?

Анка оправилась от первого чувства изумления и тревоги за подругу и потащила её в дом.

Из кухни выплыла Ксения Петровна, дородная, со строгим иконописным лицом.

. — Давненько до нас не заглядывала, — закивала она. — Здоровенька була, Наташа!

— Спасибо, тетя Ксаиа. И вам доброго здоровьичка! — ответила девушка. — Я опять прятаться к вам. Не прогоните?

Женщина замахала на нее руками:

— И-и, грех тебе так думать! Шо там у тебя стряслось, шелапутная?

Слушая рассказ Наташи, она сочувственно кивала, поддакивала. Поинтересовалась:

— Чи долго будешь жить у нас?

В комнате Анки подруги, обрадованные встречей, некоторое время болтали о пустяках, выкладывали друг другу мелкие новости, как повелось еще в старые добрые школьные времена.

Мало что изменилось в комнате со времени школьных вечеринок. Все так же над тахтой висела гитара с розовым бантиком на грифе. В простенке между окоп чернели рамки с семенными фотографиями. На кровати возвышалась горка подушечек, одна другой меньше, а вместо коврика на стене прибиты многочисленные Анкины вышивки и аппликации. Три года назад, когда Наташа впервые зашла сюда, вышивок и аппликаций было меньше и, кажется, не так они были развешаны. А в остальном — все по-старому…

— Что с тобой? — заглянула Анка в лицо подруги.

— А что?

— Ты невпопад отвечаешь на вопросы, — со смехом объявила Анка.

— Слушай, — попросила Наташа, — сыграй «Марш Наполеона». Помнишь, ты его играла раньше? Ну пожалуйста!

Наивно-торжественные звуки старого марша раздались в комнате, но воспоминаний у Наташи они не будили, а создавали почему-то впечатление помехи и ненужности.

Не дослушав, чем опять удивив подругу, Наташа положила ладошку на струны, сказала:

— Хватит. Теперь пора приниматься за дело. Сбегай за Лидой, я вам расскажу кое-что.

Лида пришла, кутая полные плечи в пуховый платок: на дворе было свежо, осень уже напоминала о себе.

— Привет! — сказала Лида с порога. — Ну, когда же ты поведешь меня к начальству?

— Теперь скоро. А пока считай себя членом организации! От имени комитета даю вам сегодня задание. Анка, зажигай свою семилинейную коптилку. И садитесь поближе.

Наташа вытащила из-под лифчика экземпляр листовки «Не поедем в Германию» и дала прочесть его девушкам.

— Здорово! — выразила свое одобрение Лида. — Кто это писал?

— Комитет писал, — усмехнулась Наташа. — А нам сейчас надо размножить… Часть листовок ночью раскидаем на Лиманной, Песчаной и на соседних улицах, что к Ильинке ближе. Если знаете, кто из молодежи мобилизован в Германию, то желательно в их дворы по листовке забросить.

— А потом? — спросила Лида, загораясь.

— Завтра вы вдвоем пойдете к сельуправе — там сборный пункт мобилизованных в Германию, — встретитесь с Петей Орловым и разбросаете листовки среди толпы. Петя вам скажет, как это сделать. Только будьте осторожны.

— Здорово! — опять сказала Лида. — А ты почему завтра не пойдешь с нами?

— Она сама мобилизованная, — поспешила ответить а подругу Аика.

Лида придвинула стул поближе к столу, взглянула на часы и сказала Анке:

— Гони бумагу и карандаши, а то мы до свету с тем заданием не управимся.

Невысокая, по сильная лошаденка тащила телегу, загруженную чемоданами, корзинами, заплечными мешками.

— Ну-но! — подбадривал лошаденку сивобородый Фаддей Комаров, возчик из «Второй пятилетки».

Держа в руках вожжи, дед Фаддей хмуро шаркал сапогами по дорожной пыли рядом с телегой. Позади шагали два полицая. А за ними с гомоном и плачем валила толпа мобилизованных и провожающих. В толпе шла престарелая жена деда Фаддея вместе с младшей дочерью — восемнадцатилетней Марусей. Не оборачиваясь, дед Фаддей ясно видел, как семенит ногами, заметает длинной юбкой клочки соломы по дороге его старуха — старается не отстать от розовощекой и крепкой, словно наливное яблоко, Маруси. Видел. Фаддей, хотя и не смотрел, выражение их лиц: у Маруси — растерянное, девичьи надменное, а у старухи, не спускающей с дочери воспаленных глаз, — жалкое, опухшее от слез.