— Забегали, як им перцем понатирали, — хихикнул Сашко.

— Перец, то божья снадоба, а как каленым железом немцы прижгут, так и по воздуху летать будут, — с той же циничностью отозвался Прикладышев и закричал Чурикову, сидевшему у регистрационного столика: — Эй! Чи долготы канцелярию будешь разводить?

Тот ответил, почесывая затылок:

— Тридцать шесть человек ще не регистрировалось. Час назад записался последний и нема бильше никого.

— Напрасно дожидаешься. Не придут, — сказал Прикладышев, ухмыляясь, — Иди докладай Раевскому, пока энти не убегли.

— Ты так думаешь? — не совсем уверенно отозвался Карпо Чуриков, по совету внял.

Во дворе сельуправы с утра стояли три автомашины, которые были присланы за мобилизованными. Немцы-шоферы и сопровождавший их унтер-офицер нервничали. Раевский, чтобы умилостивить, повел их к себе на квартиру, угостил яичницей, сотовым медом, напоил самогоном да еще на дорогу дал две бутылки. После этого немцы сделались покладистыми и добродушными. Они поочередно хлопали Раевского по плечу и бормотали, что русский староста гут и немецкие солдаты гут и все будет гут, как только они прогонят большевиков за Урал.

Во время обмена любезностями вошел Карпо Чуриков и доложил обстановку.

Вслед за ним в комнате появился Гришка Башмак. Сухонький и невысокий, он осторожной поступью приблизился к столу и положил перед Раевским листок бумаги, на котором сверху крупно и четко написано: «Не поедем в Германию».

— Не я на площади найшов, — услужливо проговорил он.

Ярость охватила Раевского. Подогреваемая самогонными парами, она была безудержной.

— Я их!.. Туды их!.. — давился он спазмами. — Загнать мобилизованных во двор и не выпускать! Быстро!

Унтер-офицер слушал русские ругательства с одобрительным вниманием и тут же повторял их. После каждой удачно сказанной нецензурной фразы он прибавлял: «Бистро! Карашо!»

Результаты превзошли все ожидания. Карпо Чуриков, округлив глаза, пулей выскочил в дверь. Гришка Башмак пятился задом до тех пор, пока не зацепился за порог и чуть не вывалился в сенцы. Даже Раевский опешил.

Немцы были в восторге. Пьяно хохотали, кричали. Особенно ликовал унтер-офицер, который полагал, что наконец-то научился правильно произносить страшные русские ругательства, вселяющие в самих русских ужас и замешательство. В знак своего восхищения он дал в потолок очередь из автомата.

Тем временем Карпо Чуриков поднял в ружье полицаев и передал приказ Раевского. Полицаи, встревоженные автоматной стрельбой, бегом бросились за ворота, принялись хватать ближних девушек и тащить их во двор. Не разбирали, кто мобилизованный, а кто нет — тащили всех молодух подряд.

Взметнулись гневные и жалобные крики. Толпа отхлынула от ворот сельуправы, молодежь бросилась наутек.

В пятом часу вечера Фаддей Комаров, понукая лошаденку, вилял по проулкам и тупичкам алексеевского конца. Знаменки. Подвода, как и утром, была нагружена горой чемоданов, корзин и мешков. Однако, теперь дед Фаддей шагал один — позади не было ни полицаев, ни всхлипывающей процессии.

Бодро чмыхал Фаддей по пыли сапогами, покрикивал на лошаденку:

— Но, милая! Ноно!

Возле хат, у которых останавливался утром, дед придерживал лошаденку и кнутовищем стучал в окно:

— Хозяева! А, хозяева! Берите свои вешши!

На Красной улице деду повстречался Крушина.

— А где же люди?

— Разбеглись, — коротко доложил дед начальству.

— А ты на что?! Держать должон.

— Поди их сам подержи, — дерзко ответил дед. — А у меня ничего не получилось…

И зло крикнул на лошаденку:

— Но, пошла, холера! Но!

Квартиру Семена Берова разыскала Лида без особого труда.

Молодая, лет тридцати, хозяйка оглядела Лиду с ног до головы и провела в комнаты. Хозяйка Лиде не поправилась: с нагловатинкой глаза, разбитные, вихляющие манеры — у такой ли Семену жить?!

Семен только что пришел с работы и, сидя в кухне, хлебал из глиняной миски борщ. Он отложил ложку и встал, увидев Лиду.

— Ребенок заболел, а тебе хоть бы хны? — не здороваясь, сказала Лида. — За гулянками не вспомнить о своем кровном ребеночке?

— Я сейчас, сейчас. — бормотнул Семен, натягивая пиджак.

Хозяйка вышла из комнаты, предоставив «супругам» возможность выяснить отношения. Едва за ней захлопнулась дверь, как маска злой и требовательной жены сползла с лица Лиды, уступив место растерянно-виноватому выражению. Она тихо спросила:

— Зачем ты приглашал меня в гости? Посмотреть, как виляет бедрами эта черномазая? За этим?

— Ну что ты, Лидусь! Что ты говоришь!

— Она тебе нравится? — допытывалась Лида, не в силах подавить неприятное, скребущее чувство. — Ну, что ты молчишь?