Хабеишвили не знал - будут ли у них такие деньги. Но и отказаться - не мог. Других путей просто не было.

– Золотом возьмешь?
– спросил он

– И бриллиантами тоже - усмехнулся старик - Гиви! Гиви!

На зов явился черноусый, румяный молодец, что-то дожевывающий.

– Что, дядя Гурам?

– Выводи Ракету. Сейчас же. Возьми... ноль-пятьдесят первую, у нее движок перебрали. И быстрее, быстрее, что стоишь как столб?!

– Ки, батоно Гурам!

Гиви убежал

– А не пожалеешь?
– спросил Хабеишвили?
– земля, она круглая.

– Не пожалею, дорогой, не пожалею... Будь ты в силе, дорогой - ты бы не бежал... Иди деньги, собирай. Или что там у тебя...

Ветер усилился, дождя почти не было - так, морось, но на фоне промозглого ветра она пробирала буквально до костей. Запахнувшись в хлипкий, из тонкой ткани плащ, Хабеишвили пробежал обратно к одиноко стоящим у пирса машинам, сунулся в согретый автомобильной печкой салон.

– Пятьсот... Совсем охренел, дэда шено...

– Пятьсот...
– невесело усмехнулся Шеварднадзе - с меня бы большой***** стряс, если бы увидел. Совсем обнаглели люди...

– Может, зря сорвались?

– Нет, не зря... В этой стране не может быть чего-то наполовину. Либо так - либо так. Мы маятник в одну сторону качнули - а сейчас он в другую полетел. Не уедем - раздавит он нас...

– Думаешь? Ну, посадят...

– Посадят... Не посадят, батоно. Эти - уже показали, как играют. С кровью. Миша говорил - не надо, не надо... Одумаются люди поймут что иного выхода нет. Вот - поняли. Не уедем - нас на площади распнут...

Еще несколько Волг, белых и черных, в основном - новых, 3102, министерских, подлетели к пирсу, когда уже темнело. Зима, темнеет рано, а погода такая - что в это время уже и видно мало что. Тем не менее - батоно Эдуард увидел машины еще тогда, когда они проносились мимо знаменитого Сухумского драмтеатра. Шли на полной скорости, на головной - мигалка, ГАИшная. В свое время он за это Мжаванадзе клеймил - то никуда без машины с мигалкой не выезжал, хоть и по должности окна ему полагалась.. а сейчас - вот оно как.

Машины затормозили у пирса, начали выходить какие-то люди, мрачные, смурные, из машин выгружали баулы. Батоно Эдуард подошел к жене, которую вывели из машины под руку, недомогалось ей...

– Горбачев погиб - коротко сказал он

Нанули Цагарейшвили-Шеварднадзе, верная соратница и супруга вот уже не один десяток лет, занимающаяся журналистикой ахнула, поднесла руки ко рту.

– Бежать надо. Убьют.

– Я знала...
– сдавленно сказала она - я знала, чем кончится...

На батоно Эдуарда внезапно накатил гнев - знала она - но пока еще член Политбюро сдержался, на жене он никогда не срывал злобу. Подошел к дяде Нико, своему дальнему родственнику занимающемуся делами семьи - сейчас он руководил выгрузкой вещей на залитую водой пристань, покрикивал чтобы не ставили в лужи. У вещей стоял молодой милиционер, в форме и с автоматом наперевес.

– Горбачева убили...

– Знаю... сказал дядя Нико, сухощавый, высокий, крепкий, пожилой кавказец - из Москвы звонили уже. Неладное дело. Обойдется может? Здесь - все свои.

– Не обойдется. Эти - не судят. Эти - сразу приговор выносят. Решай - хочешь, с нами поезжай. Хочешь - оставайся. Дела ты знаешь...

Дядя Нико пожал плечами

– Я здесь родился - здесь и помру, с земли своей не сойду. А ты, Эдуард... поступай как знаешь. Бог тебе судья.

– Убьют.

– Я человек старый. Пожил. Да и нелегко меня... убить.

– Смотри... Сколько привез?

– Что было. Все - знают уже.

Шеварднадзе скрипнул зубами. Основная часть его состояния было вложена в банки в Швейцарии и на Багамах - вклады делали структуры, близкие к Госдепартаменту США. Но все равно - сознание того, что все деловые Тбилиси уже знают, и денег не дали - понятно почему, раз человек убегает, значит сила уже не за ним и платить ему не надо - наполнили душу мутной, тупой злобой.

– Ш...шакалы. Сколько в бумаге?

– Не знаю... много...

– Сколько?