— Ты что, с ума сошла? Что это ты делаешь? — воскликнула сестра, входя в уборную вместе с Розалиной и костюмершей и застав Фостен за этим занятием.

Та мгновенно вскочила на ноги и бросилась к Розалине:

— Как попал сюда этот клочок бумаги?

— Этот клочок? Не знаю… Ах да, вспомнила, это от английской газеты, в которую была завернута шелковая вязаная фуфайка… ну, знаете, такие тоненькие фуфайки — как паутина… мне ее прислали из Англии несколько дней назад.

— А название газеты? Скажите мне ее название… или хотя бы дату… что это — вчерашняя газета или, может быть, ей уже несколько лет?.. Ах, узнать о такой вещи и не иметь представления, когда это случилось… и ведь в этом обрывке недостает конца… вот здесь, смотрите, здесь, внизу. — Она обернулась к костюмерше: — Два луидора, если вы найдете мне этот кусочек… видите? Вот здесь.

— Господи, два луи! — повторила сухопарая женщина, глубоко потрясенная. — И подумать только, что я растопила этой газетой печку!

— Но что же такое ты нашла в этой газете? — спросила у Фостен сестра.

— Ничего… нет, нет, ничего… в другой раз я сделаю все, что вам нужно, Розалина… вы ведь отдадите мне этот клочок бумаги?

И, не слушая, не отвечая, Фостен вышла из театра и побежала по лестнице. Здесь, почувствовав наконец, что она одна, под лампочкой, освещавшей второй этаж, свесившись всем телом за перила и рискуя упасть, она начала изучать обрывок газеты, где после имени Уильяма уцелели первые три буквы фамилии, похожей на фамилию ее прежнего возлюбленного.

Сойдя вниз, Фостен знаком приказала кучеру ехать за ней следом, а сама побрела по темной набережной неверной и шаткой походкой женщины, которая решила ночью броситься в Сену. Редкие прохожие оглядывались, провожая ее взглядом. И под каждым газовым фонарем она протягивала к мерцающему свету свой загадочный клочок бумаги, всякий раз надеясь вырвать у него тайну.

— Да я и вправду сошла с ума!.. Ведь так легко узнать то, что мне нужно! — внезапно вскричала она и села в свою карету, помчавшую ее домой.

Дома Фостен села за письменный столик, написала какое-то письмо, разделась без помощи горничной, но, вместо того чтобы лечь в постель, принялась раздетая ходить взад и вперед по своей спальне и ходила долго, очень долго, не замечая времени.

Ночью Фостен приснилась статья, которую она прочитала: охота на тигра, устроенная вице-королем Индии, — охота, в которой оказался один раненый, и у этого раненого все время менялось лицо: то это было лицо Уильяма Рейна, то лицо незнакомого мужчины.

Утром, затопив у своей госпожи камин, Генего наклонилась над каминной доской и шепотом начала разбирать по складам: «Господину… господину… первому секретарю английского посольства».

— Это письмо надо отнести, сударыня? — уже громко спросила она.

Фостен приподнялась на постели и, охватив ладонями голые локти, с минуту молчала, а потом ответила Генего:

— Брось в огонь и письмо, и клочок газеты, что лежит с ним рядом.

Затем она снова откинулась на подушку и проговорила, точно обращаясь к стене:

— Нет, нет, я не хочу уверенности, какой бы она ни оказалась… я боюсь ее… лучше уж жить в неведении… и не терять возможности надеяться.

Однако с этого дня Фостен, хоть и не желая ничего знать, представляла себе Уильяма не иначе как в романтическом ореоле героев Жозефа Мери [124] , а белую кожу англичанина видела разодранной лапой свирепого тигра.

— Повторим большую любовную сцену второго акта, — сказал директор в конце третьей репетиции.

Актриса.

Режиссер.Хорошо… очень хорошо… но все-таки не повторить ли нам еще раз?.. Понимаете… при виде Ипполита вас охватывает страх, но в то же время… в то же время вас влечет к нему какая-то высшая сила… Эту сцену, как мне кажется, надо начать с большей глубиной чувства.

Актриса.