Теперьначать о Крученых главу бы,да страшно:завоет журнальная знать…Глядишь —и читатель пойдет на убыль,а жаль:о Крученых надо бы знать!Кто помнит теперьо царевой России?О сером уезде,о хамстве господ?А эти —по нейвчетвером колесилии виделисамый горелый испод.И въелось в Крученыхазлобное лихоне помнящих родупьянчуг,замарах…Прочтителубочную «Дуньку Рубиху»и «Случай с контрагентомв номерах».Вы скажете —это не литература!Без суперобложеки суперидей.Вглядитесь —там прошлая века натураползучих,приплюснутых,плоских людей.Там страшнаяпростонародная сказкав угарном удушьебревенчатых стен;полынная жалобаветра-подпаскас кудрями,зажатыми промеж колен.Там все:и острожная сентиментальность,и едкая,серая соль языка,который привешен,не праздно болтаясь,а время свидетельствоватьна века.Наклеят:«Он мелкобуржуазной стихиилазейку тайкомпрорывает в марксизм…»Плохие чтецы вы,и люди плохие,как стиль ваш ни пышен,и вид — ни форсист!Вы тайнопод спудомсмакуете Джойса:и гнил, дескать, в меру,и остр ананас…А то,что в Крученыхжар-птицею жжется,совсем не про это,совсем не про нас.Нет, врете!Рубиха вас разоблачает,со всем вашим скарбомпрогорклым в душе.Трактир ваш дешевыйс подачею чая,с приросшею к скважинемочкой ушей.Ловчите,примеривайте,считайте!Ничем вас не сделатьсмелей и новей —весь круг мирозданьясводящих к цитате —подросшихлабазниковых сыновей.Вы, впившиесяв наши годы клещами,бессмысленно вызубрившие азы,защитного цветалитые мещане,сидевшие в норахво время грозы.Я твердо уверен:триумф ваш недолог;закончился кругваших тусклых затей;вы — бредом припомнитесь,точно педолог,расти не пускавшийсоветских детей.К примеру:скажите, любезный Немилов,вы — прочно приверженык классике форми, стояу «Красной нови» у кормила,решили,что корень кормила — от «корм»?Вы бодро тянулик чернилам ручонку,когда,Либединскоговыся до гор,ворча,Маяковскому ели печенку;ваш пафос —не уменьшился с тех пор?А впрочем,что толку —спросить его прямо?!Он приметсяс шумом цитаты листать.Его наделила с рождения мамарумянцем таким,что краснее не стать!Так вот,у таких и отцы были слизни;их души тревожиллишь шелест кушей.А Вася Каменский —возьми да и свистнив заросшие волосомдебри ушей.Ух, и поднялось же:«Разбой! Нигилисты!Они против наших музеев и книг!»Один — даже —модный профессор речистый«явленье антихриста»выявил в них.А свист был — веселый,заливистый,резкий!Как нос ни ворочай,куда ни беги,он рвался — за ставни,за занавески,дразня их:«Комолые утюги!»Тот свист был —всемупрожитому до реди,всемупережеванному на зубах,всему,что свалялось в родные,в соседи,что пылью крутилосьв дорожных клубах.Как вам рассказатьо тогдашней России?..Отец мойбыл агентом страховым.Уездомпузатые сивки трусили.И домупирался в поля —слуховым.И в самое детствозабытое, раннее —я помню —везде окружали меняжестянки овальные:«Страхование —Российского общества —от огня».Слова у отца непонятны:как полисы,как дебет и кредит,баланс и казна…И я от них бегали прятался по лесу,и в козныс мальчишками дул допоздна.А ночьюнабат ударял…И на голыхплечах,что сбегались,спросонья дрожа,пустивши приплясыватьогненный сполох,в полнеба плечомупирался пожар.Я видел,как, бревна обняв и облапиви щеки мещанок зацеловав,прервав стопудовьезловещего храпа,коробит огоньжестяные слова.«Российского общества»плавилась краска,угрюмыерушились этажи…И все это былокак страшная сказка,которую хочется пережить.Я выроси стал бы, пожалуй, юристом.А может — бандитом,а может — врачом.Но резкого зареваблеском огнистымя с детства былвзбужени облучен.И первые слухио новом искусствемне в сердце толкнули,как окрик: «Горим!»В ответ имбезличье, безлюдье, безвкусье,ничей с ними голоснесоизмерим.В ответ имбеззубый,безлюбый,столетнийпрофессорски старческий вышамк:«Назад!»В ответ имунылой,слюнявою сплетнейдоценты с процентами вкупегрозят.Язычат огнямиих перья и кисти,пестреет от красокцыганский их стан,а против —желтеют опавшие листья,что стряхивает с холстаЛевитан.И тысячипламенной молодежи,которая вечноправа и нова,за ними идут,отбивая ладоши,глядеть,как горятжестяные слова!
ГОЛОС ДОКАТЫВАЕТСЯ ДО ПЕТЕРБУРГА
Здесь город был.
Бессмысленный город…
Маяковский, «Человек»
Одесса грузила пшеницу,Киев щерился лаврой,Люди занималисьсамым разнообразным трудом,и никому не было деладо этой яркой и яройюности,которой был онв будущееведом.Однажды он ехал,запутавшись в путаницеколей, магистралей,губерний, лесов,и в тряском вагонеслучайная спутницаукором к немуобратила лицо:«Маяковский!Ведь вот вы — наедине —и добрый и нежный,а на людях — грубы».В минутном молчаньеоледенев,широкой усмешкойраздвинулись губы:«Хотите —буду от мяса бешеный, —и, как небо, меняя тона, —хотите —буду безукоризненно нежный,не мужчина,а облако в штанах!»Как пишет он:«Это было в Одессе» —его приобщениек облакам;с ним жизнь начиналачудить и кудесить,пускатьпо чужим любопытным рукам.И как бы те ни были рукиизнежены,и как бы ни прикасались легко, —скорейсквозь буран он продрался быснежныйпо скатусоскальзывающих ледников.Скорей бынагрудникдействительной грубостии в горло —действительный рев мясника,чем медная мелочьобщественной скупости,к земле заставляющаяпоникать.Кто в том виноват?Проследите по циклам.Ни тот и ни этот,ни эта, ни та.Но горло замолкло,и сердце поникло,и щекисвои изменили цвета.Схватитесь за голову!Как это вышло?Себя разорить,по кускам раздаря!Срывайтесь со стен,равнодушные числа,ошибкою Гринвичаи календаря!..Враги закудахчут:«Он это — в СоветскомСоюзеталант свой утратил на треть!»Молчите!Не вашим умам-недовескамтакого масштабадела рассмотреть!Одесский конфликт —лишь по «Облаку» ведом.Но что там ни думайи как ни судачь, —в общественных битвахпривыкший к победам,в делах своих личныхне звал он удач.В напорепривыкшийк ответным ударам,по сборищаммерявший звонкую речь, —душою швырятьсяпривык он задароми комнатных словне сумел приберечь.В толпеаплодирующих и орущих,среди пароходов и доковв чести, —он был,как огромныйнатруженный грузчик,не знающий,как себяв лодке вести.На руль приналяжешь —все море хоть выпень,за весла возьмешься —назад вороти!Кружит и качаетвсесветная кипень,волна за кормойи волна впереди.Из города в городшвыряло, мотало,на отмели чувствавалило — несло.И вотпосреди островкови кварталово невский гранитобломало весло…Холодом бронзовелаЛетнего сада ограда,пик над Адмиралтействомвылоснился, остер,яснилась панораматеперешнего Ленинграда,тогдашнего Петербургахолодный,пустой простор.Здесь люди жиливежливо-глухи,по пушке выравненные,как на парад,банкиры,гвардейцы,писатели,шлюхи —весь государственныйаппарат.Торцы приглушали звуки.Кругом залегли болота.В туманевлажнели ноздриохранников и собак.И скука сводила скулы,как вежливая зевота,в улыбку переходящаяна вышколенных губах…Ты после узнал еговооруженным,когда онв атаку,по мокрым торцам,лавиной «Путиловского»и «Гужона»пошелна ощеренный череп Дворца!Тогда жеспешили — жили,каждый своей дорогой,от Выборгской — до Дворцовой,от нищего — до туза.И здесь протекало детствов перспективе строгоймальчика — Оставь Не Трогайи девочки — В Ладонь Глаза.
