Все это обсуждалось в вестибюле гостиницы… Провожали меня харьковчане очень тепло. Кроме так называемых демократов, сошлась значительная группа филеров, которые, не стесняясь, нас фотографировали. Четверых из моих новых друзей вскоре арестовали — сначала Алтуняна, потом Левина, Пономарева и Недобору.

Во время суда над демонстрантами особую симпатию вызвал у меня высокий пожилой человек, организовавший сбор подписей под заявлением с требованием выгнать из зала суда заранее привезенных туда «мальчиков» и впустить нас — друзей подсудимых. Это был разжалованный генерал и видный ученый П. Г. Григоренко. До этого я видел его в доме у Павла Литвинова, где было много народу и гостей друг другу не представляли. Мне захотелось с ним познакомиться поближе. Кто-то в последний день суда поздравил его с наступающим шестидесятилетием, но он ответил:

— Поздравления я буду принимать только у себя дома в день рождения, — и, окинув с высоты своего роста окружающих, добавил, — приглашаю всех, кто захочет меня посетить.

В день его рождения я отправился на Комсомольский проспект позвонить в дверь, поздравить, и если не проявит особого радушия, сделать вид, что я и не собирался у него задерживаться, а спешу по делам и заглянул по дороге. Но получилось совсем не так. Он очень энергично и радушно заставил меня раздеться и ввел в комнату, где за столом сидели гости. Один худощавый человек, окинув взглядом меня в дверях, сказал:

— Вроде личность его знакомая.

Кто-то из-за стола добавил:

— И не только личность, а и сам человек. Чего стоишь, занимай свободное место.

Я протер запотевшие очки и осмотрелся. Гостей было не очень много, но среди них около половины были мне знакомы, а некоторые — очень давно. В этот же день праздновалось рождение и жены Петра Григорьевича — Зинаиды Михайловны. Обстановка была столь непринужденная, что у меня создалось впечатление, будто я в этом доме бывал испокон веков, а хозяева — мои давнишние друзья. Собственно говоря, дружба у нас действительно завязалась, а потом подкрепилась и родственными отношениями, так как одна из сестер моей жены вышла замуж за сына Петра Григорьевича Андрея. На этом запас невест из семьи Великановых иссяк. Старшая, Таня — за Бабицким, Ася — за мной, Катя — за Саней Даниэлем (сыном Юлия Даниэля и Ларисы Богораз) и, наконец, Маша… Кто-то окрестил мою тещу «тещей русской демократии»…

Ходить по дням рождения к незнакомым людям мне понравилось и 11 декабря я поехал в Рязань, надеясь «погулять» на пятидесятилетнем юбилее А. И. Солженицына. На этот раз я нагрузил сумку спиртным и поздно вечером позвонил в дом на улице Яблочкина. Александр Исаевич оказался почему-то трезвым. Побеседовав со мной минут двадцать, он заметил:

— Через двадцать минут уходит из Рязани последний поезд. Вы рискуете на него опоздать.

Принять дары он категорически отказался. Честно говоря, я чувствовал себя по дороге домой не в своей тарелке. Потом ночевавший в этот день у Солженицына Л. З. Копелев мне разъяснил, что, во-первых, Солженицын почти все время работает (даже в дни своих юбилеев), очень ценит время и не тратит его на разговоры даже с близкими друзьями; во-вторых, А.И. не пьет (даже в дни своих юбилеев); в-третьих, он рано ложится спать (не делая из этого правила исключения и в день юбилея), и, наконец, не принимает подарков. Если бы вдруг он изменил всем своим правилам в день юбилея и захотел бы меня оставить пить и ночевать (что в его доме опять-таки не принято), то единственное спальное гостевое место (диван) было занято им, Копелевым.

2-го мая 1969 года Григоренко позвонили из Ташкента по телефону и просили приехать на суд, где он собирался выступить и защиту крымских татар. Татары официально были реабилитированы, но в Крым их не пускали. Наиболее активных радетелей за свои права время от времени судили. На один из таких судов татары пригласили в качестве общественного защитника П. Г. Григоренко. На аэродром Григоренко поехал прямо от праздничного стола — был день рождения его сына. Мы с Машей Подъяпольской проводили его на аэродром и долго с ним не встречались. Звонок был провокацией. В Ташкенте Петра Григорьевича арестовали, и мы с ним в СССР смогли пообщаться только через форточку Черняховской психбольницы. Но это было перед самым моим отъездом из СССР.

Группа людей написала письмо в газеты и к общественности с возмущением против ареста Григоренко. Кроме того, возникшая в это время Инициативная группа по защите прав человека написала письмо в ООН. В Инициативную группу я не входил, но моя фамилия в этих документах стояла. Это послужило поводом для первой серьезной беседы с представителями власти.

Однако страна наша обширна, ведомств в ней много, и в тех же 67-68-ом годах происходило следующее.

Сектор написал отчет в дирекцию о проделанной работе за «юбилейный год» (В 1967 году отмечалось пятидесятилетие советской власти). Дирекция выбрала наиболее существенные, с ее точки зрения, фрагменты и включила в отчет для отделения. Отделение, опять отсеяв часть работ, дало отчет Президиуму Академии Наук. А тогдашний президент Келдыш доложил то, что считал стоящим внимания, в ЦК КПСС. По иронии судьбы, моя работа по терапии фитогельминтозов дошла до ЦК.

Дальше события развивались молниеносно.

Привезли из Успенского (где он отдыхал) академика К. И. Скрябина, подняли с постели больного А. А. Парамонова и устроили Ученый Совет. На совете решили:

— Считать лечение «гельминтозных растений» ударной темой. Привлечь к ее выполнению большую часть фитогельминтологов. Руководителем этой темы назначить ее автора С. Г. Мюге. Предложить Мюге составить план работы. План работы и теоретические ее предпосылки должны быть заслушаны через два дня на Ученом Совете. Учитывая, что в лаборатории нет специалистов в данной области, пригласить их на Ученый Совет из других учреждений.