Куприянов умолк, внимательно на него посмотрел.

Когда спустились с мостика на среднюю палубу, их обступили взволнованные пассажиры.

— Что это было? Мы слышали взрывы? У нас на глазах убиты человек и лошадь!

— Не волнуйтесь, господа, — успокаивал Есаул. — Это съемка сериала «Менты в Чечне». Все в порядке, все под контролем.

Через несколько минут теплоход поднял якорь, огласил широкие воды протяжным гудком. Плавно, великолепно тронулся в путь.

Воркутинская шахта — черный, уходящий под землю провал, взятый в бетонные оболочки. Напичканный железом, ржавым или стертым до блеска. Пиленым лесом и лязгающими электровозами. Дрожью моторов и гулом компрессоров. Перевитый проводами и кабелями. Пульсирующая черная вена, уходящая в центр земли, нагнетающая в преисподнюю воздух, электричество, свет. Выжимающая на-гора ртутно-синюю шуршащую плазму.

В раздевалке в начале смены шахтеры на длинных лавках складывали одежды, обнажая бугристые спины. Развешивали по крюкам штаны и рубахи. Вынимали из шкафов с номерками робы, порты и портянки. Облекались, увеличивались в объеме. Напяливали кирзу, пластмассовые каски, спасатели. Вешали на пояс аккумуляторы, помахивая шнурами и рефлекторами ламп. Окончившие смену бригады мылились в душевых, стояли под горячими струями, омывали натруженные в подземной работе тела. Выходили розовые, окутанные паром. Только кромки век, опушенных ресницами, оставались угольно-черными, как подведенные дамской тушью.

Степан Климов обматывал ногу полотняной портянкой, поправляя матерчатый острый мысок, прицеливаясь к кирзовому сапогу с вывернутым голенищем.

Рядом товарищи по бригаде натягивали теплые свитера, телогрейки. Двигали мускулами, готовя их к кромешной работе.

— Мужики, сколько будем задарма вкалывать? Директор каждый день сулит заплатить, а все наебывает. Мы что, африканские негры? — Забойщик Федюля, нервный и тощий, с птичьим носом и желтушными бегающими глазами, взывал к сотоварищам. — Слышь, мужики, давай профсоюзника вытащим. Пусть народ подымает. Сядем в шахте, будем бастовать, покуда зарплату не выплатят. Или айда на рельсы, перекроем «железку», пусть без уголька поживут, небось взвоют. А еще чище — директора, борова жирного, взять в заложники, спустить в шахту и держать в забое, покуда зарплату за три месяца не привезут!

— Как же, станет тебя профсоюзник слушать! Он же куплен, у него вторая зарплата в конверте! Он с начальством в ресторане коньяк жрет, — иронично и едко посмеивался крепильщик Скатов, перекладывая в тормо-сок принесенные из дома куриные яйца и плоскую соленую рыбину, которую намеревался расшелушить и съесть в центре Земли. — На твою зарплату сейчас хозяин на теплом море под пальмами жопу греет. Блядей к себе водит. А если сядешь на рельсы, ОМОН так тебя, бедолагу, отпиздит, что про зарплату забудешь.

— Мужики, кончайте базарить. — Степан, недовольный этой вечной, каждую смену возобновляемой распрей, утрамбовывал стопу в сапоге, проверяя, не мешает ли складка или матерчатый, неловко сбитый комок. — Надо вкалывать и чтоб бригадир учет правильный вел. А зарплату выплатят, сразу деньги большие почувствуем. Купим, что нужно по дому. Чего зря базарить.

Бригадир, одутловатый, угрюмый, с татуировкой на вздутом плече — синяя русалка с грудями и загнутым чешуйчатым хвостом, — недовольно буркнул:

— Про забастовку языки прикусите. Будет вам забастовка по башке дубиной.

Некоторое время молчали, запахиваясь в робы, опоясываясь брезентовыми ремнями с подвешенными аккумуляторами. Затем Федюля, разъедаемый раздражением, произнес:

— Наш-то хозяин, Франт или Франк, хер его правильно выговорит, он, говорят, зарплату нашу бабе своей на бриллианты пустил. У него баба на телевидении голая танцует. Вся, говорят, от жопы до манды бриллиантами усыпана. Вы своим бабам трусы новые купить не можете, а хозяин бабу в бриллиантах вокруг света на пароходе повез. «Титаник» — называется. Мы тут вкалываем, а они на белом пароходе икру лопатами гребут. Нет, без революции русскому народу не обойтись!

— Тебя, дурака, при всякой власти наебывать будут, — радуясь возобновлению спора, хохотнул ироничный Скатов. — Тебя коммунисты наебли и эти на-ебывают. Все они — коммунисты вчерашние. Одни в Думе сидят, дурью маются. Другие воруют. А четвертые дома не ночуют. Ты про революцию, Федюля, забудь. Русский мужик что на земле, что под землей ишачил и будет ишачить.

— Да бросьте вы друг друга подначивать. О чем-нибудь хорошем скажите, — укорял их Степан. — На работу с хорошей мыслью надо идти. Какой-нибудь анекдот веселый. Чтоб веселее работалось.

— Вот я и пойду с пустым брюхом, дырявым карманом про революцию думать, — упрямо сказал Федюля.

— Ты помолчишь или нет, трепло? — осадил бригадир. — Тебе бы в язык да гвоздь вбить.

Они облачались в пластмассовые каски. Вооружались заплечными спасателями с запасом кислорода. Расправляли плечи под робами. Готовились покинуть землю и уйти в слепое чрево, где залегли таинственные пласты окаменелых деревьев и трав, спрессованные первобытные птицы, допотопные стрекозы и бабочки, — кристаллическое черное солнце исчезнувшей жизни.