Затмение достигло апогея. Юрий Алексеевич зажмурил глаза и сделал из своего стакана большой глоток. Нутро обожгло, но тело не расслабилось, а мелко-мелко задрожало.

— Где она? — спросил Черепанов, поднимаясь и оглядываясь.

— Кто? — Коля округлил глаза и икнул.

Эти недоумевающие глаза были прямо перед лицом Черепанова, в них, мутно-серых, отражалась почти полностью его щуплая горбатая фигура. Юрий Алексеевич всегда оценивал себя объективно, но таким маленьким и тусклым не видел еще никогда. Баян уже был не слышен, и его, и людские голоса покрыла отскакивающая от одной стены к другой и непонятно откуда исходившая современная музыка. Появились невеста с женихом, молодые, розовощекие. Крики, неразбериха усилились, но жути уже не было.

— Мне нужна Клавдия Васильевна Мищенко, — с усилием повышая голос, сказал Юрий Алексеевич, смело глядя на свое отражение в пьяных глазах Коли, ему надо было, чтоб это отражение сейчас же исчезло.

— Дает баба! — послышался возглас справа. — Хахеля уж завела, — поющий мужчина хихикнул.

— Дак она же внизу. — Колины глаза наконец моргнули и потемнели, закрашивая отражение. — Ты что? Вот диссидент. На третьем она. Ну тебя. — И Коля отвернулся.

Такой ошибки Юрий Алексеевич не мог себе простить. В голове пошумливало, но он решил довести дело до конца, спустился на две лестницы вниз и у двери с номером «29» позвонил.

Его долго пытались разглядеть в глазок. Черепанов отошел на нужное расстояние и почувствовал себя будто бы перед объективом фотоаппарата. Процедура была неприятна, но он терпеливо ждал.

Наконец защелкали замки, дверь изнутри резко дернули, образовалась щель, стянутая цепочкой, дверь подалась обратно, цепочка ударилась о косяк.

Что Клавдия Васильевна — женщина роскошная, Черепанов представлял, но такого великолепия увидеть не ожидал. В Госстрах она приходила во всем черном, гипюровый с блестками люрекса шарф скрывал богатые золотистые волосы. Теперь они были распущены по атласному в крупных цветах халату. Блестящее розовое лицо Клавдии Васильевны благоухало от крема. Полные белые руки вскинулись и плавно легли на бедра. Клавдия Васильевна улыбнулась. Улыбка была какой-то странной, недоумение, испуг, радость, чего только не сквозило в ней. Не было в ней только скорби, вспоминал Черепанов позже, а в тот миг он смутился и слов соболезнования почему-то не сказал. Хозяйка попросила его пройти в гостиную.

Такой богатой квартиры Юрий Алексеевич за свои двадцать восемь лет еще не видел. Ковры начинались в прихожей, покрывали пол и стены гостиной сплошняком. Дорогая мебель, полная книг и хрусталя, казалась среди них лишней. Черепанов сел на краешек кресла, поджал ноги в предложенных ему Клавдией Васильевной тапочках. Перед ним на журнальном столике были разложены фотографии. Здесь же возвышалась гора пухлых альбомов в бархатных переплетах. Юрии Алексеевич всегда мечтал о большой дружной семье и хотя бы об одном таком альбоме с семейными фотографиями. Он ничего не трогал, но невольно засмотрелся на стол. Карточек было много, и все они были о счастье. Улыбающиеся лица, супруги Мищенко на фоне синего моря. На многих снимках обрамленные южной зеленью белели каменные особняки, одно- и двухэтажные, с колоннами и без.

— Извините. Я никого не ждала. — Хозяйка вошла уже в строгом платье, с уложенными в прическу волосами, она успела что-то сделать со своим лицом, оно теперь не блестело, казалось печальным и увядшим…

— Извините. Я на минуту. — Черепанов поднялся с кресла. — Не очень красиво получилось. Сегодня, когда вы пришли.

Клавдия Васильевна торопливо убирала фотографии, открывала один за другим альбомы и ворохом ссыпала туда снимки. Юрий Алексеевич невольно засмотрелся на ее руки, белые, пышные, в ямочках и золотистом пушке. Один особняк, другой, третий. На его ступеньках покойный Аркадий Мищенко, невысокий, коренастый, черный чуб наискось надо лбом. Розовый пальчик с лакированным ногтем набросился на улыбающееся лицо, закрыл его.

— Так когда же, Юрий Алексеевич? — Клавдия Васильевна села в кресло напротив. — Документы ведь все в порядке.

— Да, да, конечно. — Черепанов очнулся. — Но дело, знаете ли, не рядовое, а конец месяца…

— Вы поскучайте минутку. Я приготовлю чай. — Хозяйка встала.

— Нет, нет, что вы, — отказывался Черепанов, но сел, уходить ему не хотелось.

Он снова остался в комнате один, разглядывал вязь цветов на коврах. Нет, что бы ни говорили про современное мещанство, но разве не приятно просто посидеть в таком великолепии? И почему обязательно мещанство? «Она не такая, как все, — думал Юрий Алексеевич о хозяйке, слыша звон посуды на кухне. — Взгляд такой открытый».

— Вы что-то сказали о конце месяца? — спросила Клавдия Васильевна, застилая стол льняными выбитыми салфетками и уставляя его чашками, чайниками, вазами различных калибров. — Вам с травкой? — снова спросила у гостя, наклонив над его чашкой самый маленький из круглых расписных чайников.

Черепанов взглянул на нее недоуменно. Он начал было объяснять, что да, конец месяца, и план как везде. Да еще ввели в Госстрахе бригадный подряд, споров теперь не оберешься, кто хуже, кто лучше сработал. А вылилось все это в еженедельные четверговые совещания, длящиеся по целому дню, в один из которых и пришла Мищенко получить деньги за сгоревшую машину и погибшего мужа. Юрий Алексеевич ничего против нее не имел, он критиковал совещания и как раз доказывал начальнице Зинаиде Андреевне их ненужность. А Мищенко вошла, и он же первый на нее крикнул: «Не видите? Совещание!» Сейчас ему хотелось извиниться перед Клавдией Васильевной и просить ее немного подождать. Собственно, за этим он и пришел. Он взглянул на Клавдию Васильевну и вдруг понял, почему она показалась ему не похожей на других. Она смотрела на него так, как смотрела когда-то мать, да и все деревенские, открыто, не отводя взгляда от его глаз, не спотыкаясь смущенно на его горбатой спине. Вот чего ему давно уже не хватает, понял Черепанов, такого взгляда близкого человека и еще улыбки, неторопливой, не по обязанности.

— Зверобой. — Именно так улыбнулась Клавдия Васильевна. — Понижает давление. Аркадий очень любил. — И совсем простецки шмыгнула аккуратным носом. — Извините. Кажется, все слезы выплакала, и вот… — Она достала из кармана кружевной платок и громко высморкалась.

«Я законченный эгоист, — решил про себя Юрий Алексеевич. — У женщины такое горе, а я ей про Госстрах», — и еще себе удивился, что так свободно разговаривает с незнакомым почти человеком, причем не на службе, а в домашней обстановке.