Во время Гражданской войны в Испании русские эмигранты-анархисты в Испании объединились в Группу имени Алексея Борового. А в 1990-2000-е годы уже несколько современных российских анархистов (и в их числе автор этих строк) также создали Группу имени Алексея Борового для изучения, пропаганды и развития его наследия (она провела две посвященные ему конференции и издала две брошюры). Давно назрела необходимость вернуть память об Алексее Алексеевиче Боровом в Россию, переиздать его опубликованные ранее труды и издать рукописи.

Предлагаемая вниманию читателя книга «Анархизм» была написана и издана в 1918 году. Сам Алексей Алексеевич считал ее во многом «сырой». Несмотря на посвящение Петру Алексеевичу Кропоткину, это сочинение знаменует значительный шаг вперед от «научного анархизма» Кропоткина, воздвигнутого на позитивистском философском фундаменте и пронизанного сциентизмом и прогрессизмом. Боровой затронул в этой книге широкий круг принципиальнейших вопросов анархического мировоззрения и наметил радикальную самокритику классического анархизма. Для него неприемлем ни «богемный» анархо-индивидуализм, отрывающий личность от общества, ни кропоткинский анархо-коммунизм, обожествляющий общество и растворяющий в нем личность. В представлении Борового анархизм есть «романтическое мировоззрение с реалистической тактикой», с которым несовместимы догматизм, слепая вера в разум и науку, для которого невозможен «конечный идеал» (ибо анархизм — «учение динамическое», указывающее направление движения, а не детально описывающее «пункт прибытия»). В центре анархического мировоззрения стоят ценности личности, жизни, свободы, творчества, спонтанности. Критикуя крайний индивидуализм, рационализм, марксизм, Алексей Боровой подробно разбирает вопросы о тактике и методах анархизма, его отношении к национализму, а также проблему взаимосвязи и борьбы между личностью и обществом. Афористическая, лаконичная, порой отрывочная и декларативная форма изложения, вызванная поспешностью написания книги, не должна заслонить от читателя оригинальности, смелости, свежести и целостности подходов Борового к теоретическим основаниям анархизма. Эта книга, написанная 90 лет назад, сегодня, в эпоху глобального кризиса человечества и окончательной исчерпанности ценностных оснований модерна, не утратила своей значимости (причем не только сугубо исторической) для всех, кому близки либертарные идеалы и кого интересует анархическая мысль.

Кандидат философских наук, доцент

Петр Владимирович Рябов

Анархизмъ есть апофеозъ личнаго начала. Анархизмъ говоритъ о конечномъ освобожденіи личности. Анархизмъ отрицаетъ вс формы власти, вс формы принужденія, вс формы вншняго обязыванія личности. Анархизмъ не знаетъ долга, отвтственности, коллективной дисциплины.

Вс эти и подобныя имъ формулы достаточно ярко говорятъ объ индивидуалистическомъ характер анархизма, о примат начала личнаго передъ началомъ соціальнымъ и, тмъ не мене, было-бы огромнымъ заблужденіемъ полагать, что анархизмъ есть абсолютный индивидуализмъ, что анархизмъ есть принесеніе общественности въ жертву личному началу.

Абсолютный индивидуализмъ — есть вра, философское умозрніе, личное настроеніе, исповдующія культъ неограниченнаго господства конкретнаго, эмпирическаго «я».

«Я» — существую только для себя и все существуетъ только для «меня». Никто не можетъ управлять «мною», «я» могу пользоваться и управлять всмъ.

«Я» — перлъ мірозданія, драгоцнный сосудъ единственныхъ въ своемъ род устремленій и ихъ необходимо оберечь отъ грубыхъ поползновеній сосда и общественности. «Я» — цлый, въ себ замкнутый океанъ неповторимыхъ стремленій и возможностей, никому ничмъ не обязанныхъ, ни отъ кого ничмъ не зависящихъ. Все, что пытается обусловить мое «я», посягаетъ на «мою» свободу, мшаетъ «моему» полному господству надъ вещами и людьми. Ограниченіе себя «долгомъ» или «убжденіемъ» есть уже рабство.

Краснорчивйшимъ образцомъ подобнаго индивидуализма является философія Штирнера.

По справедливому замчанію Штаммлера, его книга — «Единственный и его достояніе» (1845 г.) — представляетъ собой самую смлую попытку, которая когда-либо была предпринята — сбросить съ себя всякій авторитетъ.

Для «Единственнаго» Штирнера нтъ долга, нтъ моральнаго закона. Признаніе какой-либо истины для него невыносимо — оно уже налагаетъ оковы. «До тхъ поръ, пока ты вришь въ истину — говоритъ Штирнеръ — ты не вришь въ себя! Ты — рабъ, ты — религіозный человкъ. Но ты одинъ — истина... Ты — больше истины, она передъ тобой — ничто».

Идея личнаго блага есть центральная идея, проникающая философію Штирнера.

«Я» — эмпирически — конкретная личность, единственная и неповторимая — властелинъ, предъ которымъ все должно склониться. «..Нтъ ничего реальнаго вн личности съ ея потребностями, стремленіями и волей». Вн моего «я» и за моимъ «я» нтъ ничего, что бы могло ограничить мою волю и подчинить мои желанія.

«Не все-ли мн равно — утверждаетъ Штирнеръ, — какъ я поступаю? Человчно-ли, либерально, гуманно или, наоборотъ?... Только бы это служило моимъ цлямъ, только бы это меня удовлетворяло, — а тамъ называйте это, какъ хотите: мн ршительно все равно... Я не длаю ничего «ради человка», но все, что я длаю, я длаю «ради себя самого»... Я поглощаю міръ, чтобы утолить голодъ моего эгоизма. Ты для меня — не боле, чмъ пища, такъ-же, какъ я для тебя...»

Что посл этихъ утвержденій для «Единственнаго» — право, государство?

Они — миражъ предъ властью моего «я»! Права, какъ права, стоящаго вн меня или надо мной, нтъ. Мое право — въ моей власти. «... Я имю право на все, что могу осилить. Я имю право свергнуть Зевса, Іегову, Бога и т. д., если въ силахъ это сдлать... Я есмь, какъ и Богъ, отрицаніе всего другого, ибо я есмь — мое все, я есмь — единственный!»

Но огромная вншняя мощь Штирнеровскихъ утвержденій, тмъ ршительне свидтельствуетъ о ихъ внутреннемъ безсиліи. Во имя чего слагаетъ Штирнеръ свое безбрежное отрицаніе? Какія побужденія жить могутъ быть у «Единственнаго» Штирнера? Т, какъ будто, соціальные инстинкты, демократическіе элементы, которые проскальзываютъ въ проектируемыхъ имъ «союзахъ эгоистовъ», растворяются въ общей его концепціи, отказывающейся дать какое-либо реальное, содержаніе его неограниченному индивидуализму. «Единственный», это — форма безъ содержанія, это вчная жажда свободы — «отъ чего», но не «для чего». Это — самодовлющее безцльное отрицаніе, отрицаніе не только міра, не только любого утвержденія во имя послдующихъ отрицаній — это было бы только актомъ творческаго вдохновенія — но отрицаніе своей«святыни», какъ «узды и оковы», и въ конечномъ счет, отрицаніе самого себя, своего «я», поскольку можетъ идти рчь о реальномъ содержаніи его, а не о безплотной фикціи, выполняющей свое единственное назначеніе «разлагать, уничтожать, потреблять» міръ.