Шрифт:
Безцльное и безотчетное потребленіе міра, людей, жизни — и есть жизнь «наслаждающагося» ею «я».
И хотя Штирнеръ не только утверждаетъ для другихъ, но пытается заврить и себя, что онъ, въ противоположность «религіозному мipy», не приходитъ «къ себ» путемъ исканій, а исходитъ «отъ себя», но — за утвержденіями его для каждаго живого человческаго сознанія стоитъ страшная пустота, холодъ могилы, игра безплотныхъ призраковъ. И когда Штирнеръ говоритъ о своемъ наслажденіи жизнью, онъ находитъ для него опредленіе, убійственное своимъ внутреннимъ трагизмомъ и скрытымъ за нимъ сарказмомъ: «Я не тоскую боле по жизни, я «проматываю» ее» («Ich bange nicht mehr ums Leben, sondern «verthue» es»).
Эта формула — пригодна или богамъ или человческимъ отрепьямъ. Человку, ищущему свободы, въ ней мста нтъ.
И нтъ боле трагическаго выраженія нигилизма, какъ философіи и какъ настроенія, чмъ штирнеріанская «безцльная» свобода [1] .
Такимъ же непримиримымъ отношеніемъ къ современному «религіозному» человку и безпощаднымъ отрицаніемъ всего «человческаго» напитана и другая система абсолютнаго индивидуализма — система Ницше [2] .
1
Однако, Штирнеріанству неопасны обычныя «разъясненія» его изъ лагеря марксистовъ. Попытки характеризовать его, какъ «буржуазную отрыжку», бьютъ мимо цли. Въ Штирнеріанств есть элементы, совершенно чуждые «капиталистической культур». А чисто анархическіе моменты отрицания, разумется, не могутъ быть восприняты Бернштейномъ, Плехановымъ и пр.
2
О Ницше и особенно «систем» Ницше надлежитъ, впрочемъ, говорить съ чрезвычайной осторожностью, дабы «упрощеніями» и «стилизаціей» не исказить подлиннаго Ницше. Въ замыслахъ его — исключительно глубокихъ, сложныхъ и художественно значительныхъ — легко открыть любое «міросозерцаніе» и найти любое «противорчіе». Вншне, въ план общихъ проблемъ индивидуализма, Ницше доступенъ любому «приспособленію». И моя задача здсь — заключается не въ общей характеристик ученій Ницше, не въ выявленіи ихъ essentialia, но лишь въ указаніи на неизбжность моральнаго тупика для неограниченнаго индивидуализма, поскольку онъ иметъ мсто у Ницше.
«Человкъ, это многообразное, лживое, искусственное и непроницаемое животное, страшное другимъ животнымъ больше хитростью и благоразуміемъ, чмъ силой, изобрлъ чистую совсть для того, чтобы наслаждаться своей душой, какъ чмъ-то простымъ; и вся мораль есть не что иное, какъ смлая и продолжительная фальсификація, благодаря которой вообще возможно наслаждаться созерцаніемъ души»... («Ienseits von Gut und B"ose» § 291).
Истиннымъ и единственнымъ критеріемъ нравственности — является сама жизнь, жизнь, какъ стихійный біологическій процессъ съ торжествомъ разрушительныхъ инстинктовъ, безпощаднымъ пожираніемъ слабыхъ сильными, съ категорическимъ отрицаніемъ общественности.
Все стадное, соціальное — продуктъ слабости. «Больные, болзненные инстинктивно стремятся къ стадной организаціи... Аскетическій жрецъ угадываетъ этотъ инстинктъ и стремится удовлетворить ему. Всюду, гд стадность: требовалъ ее инстинктъ слабости, организовала ее мудрость жреца». («Генезисъ морали» § 18).
И въ противовсъ рабамъ, «морали-рабовъ» — Ницше творитъ свое ученіе о «сверхчеловк», въ которомъ кипитъ самый врующій пафосъ.
Изъ созданныхъ досел концепцій сверхчеловка слдуетъ отмтить дв, полярныя одна другой: Ренана и Ницше.
Первый хотлъ создать сверхчеловка — «intelligence sup'erieure» истребленіемъ въ человк звря, выявленіемъ въ немъ до апофеоза всхъ его чисто «человческихъ» свойствъ. Идеалъ Ренана — чисто раціоналистическій: убить инстинкты для торжества разсудка. Ренановскій сверхчеловкъ — гипертрофія мозга, гипертрофія разсудочнаго начала, апофеоза учености.
Сверхчеловкъ Ницше — его противоположность. Ницше стремится убить въ сверхчеловк все «человческое» — упразднить въ немъ проблемы религіи, морали, общественности, выявить «звря», побить разсудокъ инстинктами, вернуть человку здоровье и силы, потерянныя въ раціоналистическихъ туманахъ. «Мы утомлены человкомъ», говоритъ онъ. (Тамъ-же § 12).
И онъ поетъ гимны — сил, насилію, власти.
«Властвующій — высшій типъ!» («Посмертные афоризмы» § 651). Онъ привтствуетъ «хищное животное пышной свтлорусой расы» съ наслажденіемъ блуждающее за добычей и побдой» («Генезисъ морали» § 11), «самодержавную личность, тожественную самой себ,... независимую сверхъ-нравственную личность.., свободнаго человка, который дйствительно можетъ общать, господина свободной воли, повелителя»... (Тамъ-же. Отд. II, §2). «Могущественными, беззаботными, насмшливыми, способными къ насилію — таковыми хочетъ насъ мудрость: она — женщина, и всегда любитъ лишь воина!» («Такъ говорилъ Заратустра»).
Ницше не боится рабства. «Эвдемонистически-соціальные идеалы ведутъ человчество назадъ. Впрочемъ, они... изобртаютъ идеальнаго раба будущаго, низшую касту. Въ ней не должно быть недостатка». (Приложеніе къ «Заратустр» § 671).
Но стоитъ сопоставить гордыя формулы самоутвержденія съ ихъ подлинно реальнымъ содержаніемъ и мы — передъ зіяющимъ противорчіемъ.
Вмсто сильнаго, этически безразличнаго «блокураго звря» мы видимъ тоскливо мечущееся обреченное человческое существо, готовое на жертвы, мечтающее о смерти — побд, какъ желанномъ конц.
— «Велико то въ человк, что онъ — мостъ, а не цль... Что можно любить въ немъ, это то, что онъ — переходъ и паденіе»...
— «…Выше, нежели любовь къ ближнему, стоитъ любовь къ дальнему и будущему: еще выше, чмъ любовь къ людямъ, цню я любовь къ вещамъ и призракамъ», — вдохновенно училъ Заратустра.
Въ этихъ словахъ — основы революціоннаго міросозерцанія. Любовь къ дальнему и будущему, любовь къ «вещамъ» — высшая мораль творца, переростающая желанія сегодняшнихъ людей, отвергающая уступки времени и исторической обстановк.