Пять поэм
вернуться

Низами Гянджеви
Шрифт:

Египтяне приносят Искендеру жалобу на насилия зинджей

Ко двору Искендера прибывают посланцы из Египта. Они горько жалуются: на их страну напали чернокожие зинджи и чинят в ней насилия. Они молят Искендера о помощи. Искендер, заступник всех угнетенных, несмотря на страх перед несметными полчищами зинджей, решает выступить. Аристотель предсказывает ему победу. Следует описание движения войск.

Поход против зинджей. Гибель Тутиануша

Любимец Искендера, его молодой приближенный, красноречивый, мудрый и смелый Тутиануш отправляется гонцом к предводителю зинджеи. Искендер поручает ему напугать предводителя и заставить его повернуть войско вспять. Рассвирепевший царь зинджеи велит отрубить Тутианушу голову и выпивает чашу его крови. Войско Искендера в страхе.

Хитрость Искендера [368]

И везира призвал царь великого Рума, Чтоб открыть ему все, что таит его дума. «Стынет войска душа, хоть была горяча, Стала боем сыта, не вкусивши меча. Где ж мои храбрецы? Все обдумаем строго, В битвах всадник один сделать сможет немного. Больше нет в моем войске бестрепетных душ, Потому что убит был наш Тутиануш. Всех смутил этот зиндж, выпив страшную чашу, Страх объемлет и пеших, и конницу нашу. Если все мое войско в испуге, — к чему Прибегать мне напрасно к мечу своему? Коль румийцев страшиться враги перестанут,— Как слоны боевые в бою они станут. Укажи мне уловку, чтоб зинджеи опять Устрашить и в бою опрокинуть и смять. Я в нежданной беде! В деле горестном этом Помоги мне! Приди ко мне с мудрым советом». И, исполненный опыта, знающий мир, Так сказал Искендеру премудрый везир: «Государь! Твой рассудок — твой верный водитель, Слава — спутница, меч — нападающий мститель. Сотворивший весь мир и надир и зенит — Пусть водителя дивного вечно хранит! Пусть твой путь по горам, по равнинам и водам Бирюзовым всегда осеняет он сводом! Зинджи — змеи, считать их за равных — обман. Каждый зиндж — это черный и злой Ариман. Не дивись, что румийцы, увидя их скулы, Заметались: мы — рыбы, а зинджи — акулы. Смерть в полоне — страшна. Примиримся ли с ней? Людоедство, однако, всем людям — страшней. Помирись мы с собачьими, злыми сердцами,— Нас мудрец ни один не сочтет мудрецами. Если мы отойдем, не вступив с ними в бой, Отдадим целый мир мы врагам на разбой. Если в недруге нашем пропала б отвага, Мог узреть бы в посланце немало он блага. Но в нем разума нет, нет препятствий для зла, И убьет он, бесспорно, любого посла. Надо, хитро за ними последовав следом, Стать на время тебе в их глазах людоедом. Надо несколько зинджей схватить на пути, И связать, и тайком в твой шатер привести. Пусть их наземь швырнут пред властителем Рума; Притворись, что душа твоя зла и угрюма. Повели, чтоб снесли одну голову с плеч И послали в поварню зажарить иль спечь. Иль воскликни по-зинджски: «Пусть лакомство это Будет быстро в поварне на вертел надето!» И пускай твой приказ будет стольнику дан, Чтоб отобран был поваром черный баран. И пусть блюдо тебе с головою барана Подадут без костей. Не узнают обмана. Кожу черную рви и с глотками вина Жуй ее, наслаждаясь, она ведь вкусна. И мозги ты потребуй и молви: «О, чудо! Несравнимо ни с чем это нежное блюдо! Если б раньше я знал эту сладкую снедь! Да! Прославленный повар мой должен краснеть, Что откармливал мне только белых! Отныне Жарьте мне только зинджей! Их много в пустыне…» Пусть проведает царственный их людоед, Что и ты — людоед. Пусть боится он бед! В опасенье расстанется с яростным жаром, Ведь железо железным смягчают ударом. Если выполним ловко мы этот прием, Чернокожих воителей мы разобьем. Нам волками указана волчья повадка. Глупость глупостью гни, — это верная хватка». Приказал Искендер, чтобы воинов ряд Для набега сомкнулся в единый отряд. Надо пленных добыть. Те, что будут в отряде, Пусть у самых дорог притаятся в засаде. Смельчаки снарядились; недолго вдали Оставались, — и пленных они привели. Царской ставки начальник их принял и сразу Их направил к царю, повинуясь указу. Были злобны их лица, насуплена бровь, А на черных затылках — багровая кровь. Царь, похожий на льва, весь порыв исступленья, Словно лев, в чьих когтях сжата шея оленя, Зарычал и велел, страшно хмуря свой лик, Одному из плененных снять голову вмиг. Сняли голову, крикнули повару: «Живо Приготовь для царя!» И пошли торопливо, И сказали в поварне подробно о том, Что на блюде царю поднести золотом. Задрожали, увидев сей царский обычай, Те, что стали такого владыки добычей. Повелел государь, будто кончив труды, Чтоб циновку постлали ему для еды. И внесли ему то, что решили заране (Ведь внимающий помнит о черном баране). И в глазах у царя словно ярость была. Рвал он мясо, как лев, рвущий шкуру осла. И, насытившись, чмокал губами: он мяса, Мол, не ведал вкусней. «Надо взять для припаса Больше зинджей, — он молвил, — так зинджи вкусны, Что мне яства другие совсем не нужны. Чтобы окорок зинджский всегда мне давали! Снедь, подобную этой, мы сыщем едва ли!» Так баранье жаркое съел доблестный шах, Ввергнув зинджей обманом в мучительный страх. Напугав их змеиной повадкой своею, Царь пустил этих змей к их верховному змею. И к царю чернокожему зинджи толпой Прибежали и подняли горестный вой: «Не людской он породы! Он злей крокодила! Это лапа дракона наш край захватила! Так «зинджатину» ест он, как мы, — о, печаль! — Сами зинджи, едим только вкусный миндаль. Так он голову зинджа, отрезав от стана, Поедает, как мы поедаем барана». Все кричат и вопят, но кричи не кричи — Темный войлок полез из-под яркой парчи. Черный вождь приуныл. И, пылавшее ало, Пламя черных вояк, закрутясь, потухало.

368

Хитрость Искендера. — Существует английская баллада времен крестовых походов, совершенно аналогичная по содержанию этому эпизоду. Главное действующее лицо в ней, разумеется, не Александр, а Ричард Львиное Сердце (кстати, современник Низами, ум. в 1199 г.), воюющий против сарацинов. Следует отметить, что герой английской баллады в действительности поедает головы врагов, в то время как гуманный Искендер Низами лишь прикидывается каннибалом, чтобы устрашить врагов и избежать лишнего кровопролития. Баллада приведена в романе Вальтера Скотта «Талисман».

Второе сражение с зинджами

Жестокая битва. Из войска зинджей выходит вперед людоед, великан Зерачс, с костяным копьем в руках. Он убивает подряд семьдесят румских витязей. Тогда в бой вступает сам Искендер. Одним ударом палицы он убивает Зераче. Вслед за ним он поражает насмерть еще нескольких зинджских богатырей.

Третье сражение с зинджами. Бой с Пеленгером

Снова жестокий бой. Румийцы изнемогают под натиском зинджей. Тогда в бой вступает сам Искендер. Он прорывает боевые порядки зинджей и вступает в единоборство с их царем Пеленгером. Противники столь могучи, что они долго не могут одолеть один другого. Наступает ночь.

Четвертое сражение с зинджами и победа Искендера

Наутро сражение продолжается. Искендер снова проявляет чудеса силы и храбрости. От его руки пал сам Пеленгер. Войско зинджей разбито. Зинджи просят пощады. Искендер захватывает в стане зинджей несметные сокровища. Затем он, только что сам смело сражавшийся, объезжает поле битвы, смотрит на тела павших и скорбит об этих безвинно убитых.

Возвращение Искендера после победы над зинджами

Искендер щедро раздает своим воинам захваченные в стане зинджей сокровища. После победного пира войско отправляется домой. По дороге Искендер останавливается в Египте. У моря он закладывает город — Александрию. Затем он посылает сказочно щедрые подарки Дарию, которому все еще платит дань. Дарий вместо благодарного чувства охвачен завистью. Он отправляет Искендеру грубое послание. Искендер оскорблен, но пока молчит.

Искендер обдумывает, какой силой обладает Дарий,

и получает предсказание победы

Дай мне, кравчий, вина, — мне с вином веселей! Исцеляют вином всех недужных мужей. Я вином опьянюсь, позабыв о кручине; Блещет солнечный свет в его ярком рубине.
* * *
Люди ищут; желания свойственны им. Этот — к морю, тот — к жемчугу страстью томим, Но не вижу людей — хоть не стал я незрячим,— Устремленных к учителю сердцем горячим. И вот я, соловей, тем прохожим не рад, Что в словах назиданья не ищут отрад. Этой песни своей утешаемый ладом, Не стремлюсь я к морям, к их неверным усладам. И когда я, на миг сад покинувши свой, Поднимаю в руке апельсин огневой [369] ,— Ни хмельных я, ни жаждущих трезвых, которым Мог бы дать этот плод, не найду своим взором. И тогда, под охрану тенистых оград, Возвращаюсь я снова в свой радостный сад И, предавшись его благодатным отрадам, Услаждаю свой разум живительным садом.

369

Поднимаю в руке апельсин огневой… — то есть новую поэму, с которой Низами выходит из своего уединения к людям.

* * *
Вняв мобедам древнейшим, повел свой рассказ Мастер слов, за алмазом гранящий алмаз: Черных зинджей сломивший, достигнувший цели, Отдыхал Искендер, и царя лицезрели То вкушавшим отраду спокойного сна, То с веселою чашей хмельного вина. В день веселый Новруза склонившийся к чаше Царь поющим внимал, и звучали все краше Звуки песен, — и сладких напитков ключи Кравчий лил в его чашу в отрадной ночи. Исполнять все желанья — единственным делом Это стало царю, с его светлым уделом. И Воитель, пред кем преклонялись цари, Пировал безмятежно до самой зари. И среди мудрецов, с ним пирующих рядом, Он весь мир озирал справедливости взглядом. И беседу вели, струнный слушая звон, Аристотель — над кубком, над чашей — Платон. И, ласкавшую слух красотою размера, Пел певец свою песнь про царя Искендера: «О защитник и царь, все печали забудь! Будь венчанным всегда! Вечно радостным будь! Пей за счастье свое только чистые вина. Для чего то вино, где воды половина? Время дней молодых для услады дано. Словно пурпур, горит огневое вино. Если юность дана, — все исполнено блага. С нею вечно дружна виноградная влага. Если выполнил все твой сверкающий меч,— Должен сердце свое ты к усладам привлечь. Под защиту свою взять весь мир тебе надо. Людям в каждом краю в этом будет отрада. Тронул черных, о царь, — ты и белых затронь! [370] Для стремлений твоих пегий надобен конь. Весь наш мир ты займи — он тебе предназначен,— Стяг всей власти возьми, — он тебе предназначен». От всей дани врагов и даров египтян Искандер ликованием был обуян. Он подумал: всех недругов, поздно иль рано, Он повергнет и дани возьмет с Хорасана. В Руме, в Сирии, полный играющих сил, Он бы всех своей дланью легко поразил. Чтобы Дарий на дань уже не был в надежде, Все просил он обратно, что дал ему прежде. Юной силою полон был царь Искендер. За кишвером решил покорить он кишвер. Не унизит он впредь ему данного сана! Препоясался царь на сверженье Ирана. Если дерево мощно возносит главу, Рядом с ним все деревья теряют листву. Как-то раз на охоте, у горных подножий, Ехал царь; был он весел, а день был погожий. И, покинувши степи, преследуя дичь, Поднялся он на взгорье, чтоб цели достичь. Так сияя, как солнце, в величье веселом, Он скакал по горам и по низменным долам. И когда он поднялся на выступы скал, Где меж дичи обильной, стреляя, скакал,— На скале он заметил — дрались куропатки. Никогда он не видывал яростней схватки! Эта — клювом бьет в лоб, та — неистово, зло Рвет когтистою лапою вражье крыло. К ним пригнавши коня, на обрыве высоком Их разглядывал царь своим пристальным оком. Так дрались куропатки, сраженьем горя, Что спугнуть не смогло их движенье царя. «Что вселило в них ярость?» — подумал Великий, В удивленье большом бой увидевши дикий. Выбрав птицу, ей дав свое имя, судьбу Он свою вопрошал. Он смотрел на борьбу. Про другую из птиц тихо вымолвив: «Дарий»,— Думал царь о борьбе и о каждом ударе. Долго птицы дрались. Та и эта — смела, Но победа одной все же близкой была. Победила, конец положившая бою, Та, которую царь счел своею судьбою. И, увидев свой рок в этом лютом бою, Счел он верной грядущую славу свою. Горделиво встряхнувшись, расправила крылья Победившая птица, взлетев без усилья. Но не знала она о могучем орле. Он ей шею свернул. Он стерег на скале. Что ж! Душа Искендера не стала угрюма: Вмиг печаль отогнал царь великого Рума. Дух и тело — ничто! Что их скорби и гнет? Столь отраден царю был победный полет! Поведет его рок по счастливому следу! Дарий будет сражен! Царь предвидел победу, Хоть он ведал, что счастья победного дни Ненадолго блеснут: ненадежны они. Прорубили меж скал этих некогда люди Арку дивную, — всюду твердили о чуде,— От нее, что вздымалась в заоблачный свет, Получал вопрошающий громкий ответ: Гулким голосом скал, схожим с гулом потока, Открывалось ему предвещание рока. И велел Искендер, чтоб ученый сыскал Все грядущее в вещем звучании скал, Чтобы стал ему срок схваток яростных ведом, Чтоб узнал — приведут ли сраженья к победам. И спросил у гудящего свода мудрец О войне и каков ее будет конец. Не на горе ли царь предан ярому пылу: Он могучего Дария сломит ли силу? «Сломит силу», — послышалось. Этот ответ Заключал предвещанье и должный совет. И царю этот край, эти вещие горы Стали твердой и мощною точкой опоры. И погнал он коня от равнин и от скал,— В край веселых пиров в тот же день прискакал. И созвал он совет. Кипарисом красивым Он казался, и ликом сиял он счастливым. Он повел свою речь о содеянном им И о том, что в сражениях непобедим. «Если я, в своей силе прекраснее бури, Свой приподнял венец до небесной лазури, Для чего вымогателям дань посылать? Для чего унижаться и мира желать? Что мне Дарий! И в чем для победы препона! Славный трон мой не хуже иранского трона! Он в венце? Ну так что же! А я вот — с мечом, Если есть у нас меч, и венец мы возьмем! На меня пусть он бросит огромные рати! Пусть! Защита — в дарованной мне благодати. Надо мною небес распростерлась рука, Путь мой праведен, единодушны войска. Те войска, что я шлю на моря и на сушу, Представляют собой неделимую душу. Расколоться скале, если трещина есть. От раскола в войсках гибнет ратная честь. Мне поможет судьба. Что ж я медлил дотоле? Поднимусь и воссяду на вражьем престоле. Мне ли данником Дария следует быть? То, что подать мы слали, пора позабыть. О мужи хитроумные, молвите слово! Нет ли в помысле этом чего-либо злого? Вы для распри с Ираном найдите предлог, Вы откройте мне все, чтобы взвесить я смог». Те, что видят великих деяний исходы, Стали славить царя благотворные годы: «До поры, пока в звездах течет небосвод И судьбу предвещает их медленный ход, Да блестишь меж созвездий ты вечною славой, Словно месяц, являя свой лик величавый! Проницателен ты, ты прозреньем силен, И небесною благостью ты осенен! Будь повсюду, где б ни был, единым владыкой И, чего б ни искал, будь с добычей великой! О исполненный знанья! О мудрости свет! Нам судьбой указуется должный ответ. Вот решенье. Оно всем нам кажется верным: Ты не действуй, о царь, в нетерпенье безмерном. Выжидай, — ведь когда этот выступит враг, Быстрым сдержишь мечом его дерзостный шаг. Вскинешь меч — и твой враг — ты ведь небу дороже — Потеряет свой меч, да и голову тоже. Если к мощному льву устремится олень,— Жертву примет земля в этот яростный день. Дарий мощен в пирах. Если ж выйдет он к бою, То ручьем его кровь потечет пред тобою. Больше войска, чем он, ты сумеешь собрать. Ты возьмешь с него дань, коль сильней твоя рать. Ты спешишь в долы зинджей, к пустыне их дальней, Он спешит в тесноту знойной, сладостной спальни. Ты — в заботах о вере, он — сеет обман. Ты — крылатый архангел, а он — Ариман. Ты — с мечом, он — с вином. Вас равнять мог бы кто же? Ты — врагов подавлял, он — продавливал ложе. Справедлив ты и благ, злее молота он. Ты — для славы весы, а для золота — он. Ты — не дремлешь, о царь, он — простерт без сознанья. Ты — рождаешь добро, он — рождает страданья. Знаем всё о войсках его, о городах. Нет к нему тяготения в добрых сердцах. Он добьется своим притеснением ярым: Встанет мрак над его отшумевшим базаром. А за ласки твои, за твой праведный суд Все до неба седьмого тебя вознесут. Для чего же в борьбе изнуряться напрасной? Ложь сама погибает от правды прекрасной. Твое счастье с тобою. Светло впереди. На престоле своем безмятежно сиди. Ты к корыстным делам проявляй безучастье. Нет победы в деньгах, не в имуществе — счастье. Только смелый царит, прославляясь навек. Все иное — ничто, и ничто — человек. Ведь не каждый возвысится. Помнить мы будем Только тех, кто для блага является к людям. Грозный лев потому стал подобьем царей, Что добычей своей наделяет зверей. Что тебе города, и вершины, и степи, Если, мир обретя, ты замкнешь его в цепи? Завоеванный мир можешь благом назвать, Если занял весь мир, чтоб его раздавать. Благородный повсюду находит помогу. Не уходит никто за ничтожным в дорогу. И тому, у кого лишь сырая квашня, Хлеб готовый дадут до ближайшего дня. Мы с тобой в нашем царстве величьем владеем. У врага — только клад, охраняемый змеем. Он — что гром, ты же молний разящих полет. Он — хранитель казны, ты — источник щедрот. Твой отец был что лев. Хоть исполнен был чести, Непоспешно за меч он хватался для мести. Ловчий львов! Ничего ты врагу не спускал, Извлекая мечом кровь из каменных скал. И когда сотни зинджей, подняв свои дроты, На тебя, словно дивы, стремили полеты,— Пред тобою, как твой изобильный улов, Что метнули они? Только сотни голов! Если ты встал горой перед черным потоком, Ты посмотришь на капли презрительным оком. Крокодилу, сломившему злого слона, Не для трудных сражений косуля дана. Ведь онагры бегут, тигров тронуть не смея, Не пойдет муравей на могучего змея. И орлу, на ягнят устремившему взгляд, Лишь пустая забава — налет на цыплят. Тот, кто прахом рожден, пред избранником-шахом Повелением неба становится прахом. Ты — носитель всевластья, и мнится всем нам: Недруг — рана земли, ты — целебный бальзам. Так о славе твоей свод промолвил всезвездный, Что твой враг не избегнет назначенной бездны. Так он ясно сказал, что в грядущей борьбе Одоленья венец предназначен тебе. И когда в свой чертеж ты вглядишься, [371] Всеславиый, То большую победу увидишь ты явной. В дни, когда Пеленгер, черных зинджей глава, Обладал еще силою черного льва, Мы исчислили все надлежащие числа И узнали: над ним злая гибель нависла. Если то исчисленье нам все предрекло, То и ныне добро мы предвидим и зло». Вняв благим пожеланьям и слову совета, Царь готовиться стал к покорению света. И везде, где он брался за чашу иль меч, Предвещала добро ему звездная речь. Указаний счастливых ищи, ведь готово Послужить нам на благо счастливое слово, Но о знаках недобрых не лучше ль молчать? [372] Пусть же все их укроет молчанья печать.

370

Тронул черных, о царь — ты и белых затронь!— то есть, если ты победил зинджей, то почему бы теперь тебе не завоевать и Иран?

371

И когда в свой чертеж ты вглядишься… — См. сноску 366 — о каббалистической таблице.

372

Но о знаках недобрых не лучше ль молчать?— По мнению Низами, астрологи могут верно предсказать судьбу, но они не в силах изменить ее, она все равно постигнет человека. Так уж лучше молчать о дурных предсказаниях — ведь бед не избежать, они все равно постигнут несчастного.

Ученые делают для Искендера зеркало

Виночерпий, приди! Дух поникнувший мой Ты пурпурным вином от печали омой. Дай в саду моем травам сияньем единым Заблестеть с этим сладким и ярким рубином!
* * *
Есть блаженные дни: чуть развеется мгла, В твои мысли проникнут благие дела,— И все то, что создашь, что упрочишь с отрадой, В долгой жизни твоей тебе станет наградой. Из тумана предчувствий поднявши чело, Зришь по звездам: грядущее будет светло. И во мраке заблещет нам радостный случай: Светлый дождь посылается сумрачной тучей. Двери помощи, друг, пред собой не закрой, И тоска и печаль нам полезны порой. Наши тяжкие вздохи — источник надежды: Внемлет им сам господь, к нам склоняющий вежды. Ты не хмурь свои брови в предчувствии бед,— Посмотрись лучше в зеркало славных побед.
* * *
Блеск румийской парчи возвратя восприятью, Так рассказчик начало скрепляет печатью: Когда смог Искендер всех к румийцам привлечь, Миру зеркалом стал его царственный меч. Чтоб земля, как невеста, надела уборы, Ведь бросать на свой образ ей надобно взоры. До царя Искендера не знали зеркал, Но указ его царский к ним путь изыскал. Серебро вместе с золотом сплавили. Сплаву Дали блеск. Налощили поверхность на славу, Но хоть сплав и сиял золотистым огнем, Отражения чистого не было в нем. Мастера много разного брали металла, И негодный металл их рука отметала, Но железо [373] , им всем с отраженьем представ, Доказало, что в нем есть им нужный состав. И ковач, помышляя о зеркале плоском, Создал гладь, отражавшую все своим лоском. Чтя весь мир, взял художник сверкающий лист И увидел, что мир в нем и ясен и чист. Но нашли очерк зеркала все же не сразу, В нем неверным сперва все мерещилось глазу. В узком зеркале — узкий увидели лик, А в широком — широкий пред взором возник. И четыре угла не годились. И странным И неточным был мир на листе шестигранном. И для зеркала круглое было дано Очертанье. Таким и осталось оно. Как бы круглое зеркало длань ни вздымало, Отражение в нем не менялось нимало. Так железо, блистающим водам под стать, Царь принудил в созданье своем заблистать. Если смотришь ты в зеркало, — значит, примера Все еще не забыл ты царя Искендера. В день, когда в круглом зеркале грубый состав Стал сиять и железо смягчило свой нрав, Первым царь поглядел на поверхность благую. Изумила одна драгоценность другую,— И, лица своего увидавши овал, Краю зеркала царь поцелуй даровал. И невесты с тех пор — есть на то указанья — Перед свадьбою зеркалу дарят лобзанья.

373

Но железо… — До изобретения стеклянного зеркала с ртутной амальгамой зеркала делали из полированного железа.