Шрифт:
Она поняла, кем стал для меня Коля. Благословила эту встречу. Это много значило для меня.
Я провожала Ольгу Петровну до вахты, не предполагая, что дружбе нашей суждены десятилетия.
Молва меня никак не обходила стороной.
Пока я раздумывала, как достовернее описать Александру Осиповичу встречу с Колей, в виде самой банальной сплетни новость опередила меня.
..Но — «бывшее быть перестанет», И по-иному стало ныне. И снова Плюшка донжуанит Или, вернее, мессалинит…— значилось в отпущенной порции «стишков».
Вопрос рассматривался со всех сторон. Привлекая к теме двух других Тамар, он продолжал язвить:
Их целых три у нас Тамары, Трех разных стилей и манер. И каждая из них пример, Как выносить Судьбы удары. Одна — случайно ли, со зла — Недавно сына родила. И ходят слухи, что не прочь Она родить в придачу дочь. На папу претендентов рать. Но как такого подобрать, Чтоб был он молод и пригож, Чтоб ненавидел фальшь и ложь, Чтоб был властителем идей И уж, наверно, иудей?Он варьировал этот мотив и далее, посвящая Тамаре Цулукидзе и мне талантливые и блестящие образосплетения:
О, как приятно и легко В любви, веселье и игре Жилось в те дни Манон Леско И кавалеру де Грие! Была судьба их, как трик-трак, Как лотерея, как лото. Теперь, увы, совсем не так, Все по-другому, все не то. Мужчины нынешних времен Умеют только оскорблять. Они сказали бы: «Манон, Хоть и французинка, а б..» И был бы беспощадно строг Теперешний над нею суд, — Ведь отбывать пришлось, бы срок Не в Орлеане ей, а тут. Но нет! Манон тут не сыскать, Куда пытливый взор ни брось. Тут много разных Лиз и Кать, И Варь, и Вер, и Тусь, и Тось. И не найти тут «шевалье», — Все наши рыцари без лат. И ходят в порванном белье, И носят вытертый бушлат. Лишь иногда, как божий дар, Мелькнет животворящий сон. И ты увидишь… двух Тамар, Что поманонистей Манон. И каждая из них, как рок (Сиречь изменчива вполне), А от измен какой же прок Не только прочим, но и мне.Пародийные строчки воспринимались мною чрезвычайно болезненно. Вмещенная в нарицательные имена, я не на шутку обижалась, отчаивалась, мысленно вдребезги разбивала кривые зеркала. И тем временем училась отношению к чужому волеизъявлению, обретала вкус к более смиренному обхождению с пресловутой молвой и житейской сплетней.
Было еще одно благодетельное свойство в ехидстве Александра Осиповича: в его цветном отражении будто игнорировалось все драматичное, что происходило в черном подтексте жизни.
В окно дежурки дробно постучал нарядчик:
— Прыгайте! На вас пришел наряд в ТЭК! Все-таки? Извини меня, прошлое, за способность радоваться! Извини, что жива сама по себе, что так занялось, так горит сердце.
И тут же залил страх. Угроза Александры Петровны пустяком не являлась, могла все перерешить. Александра Петровна миловала, но умела и казнить. Крепостнический уклад лагерной жизни искушал всякого власть имущего.
Что делать? Увидев ее, вышагивавшую в окружении своей постоянной свиты — врачей, завхоза, прораба, — я ухватилась за шальную, еще самой до конца неясную мысль: сорвалась с места и помчалась навстречу.
Рукой придержав строй людей за собой, она остановилась и сердито закричала:
— Что еще случилось? Что такое?
— Матушка! Государыня! Смилуйся надо мной! Не гневайся и отпусти рабу Божию в ТЭК! — возопила я, рухнув перед ней на колени.
«Государыня» не устояла. Подданные многоголосьем вступились за меня:
— Отпустите ее, Александра Петровна! Пусть едет!
— Убирайся с глаз долой! Видеть тебя не хочу! — доиграла Александра Петровна немудреный сценарий.
Я отрывалась от места, где родила сына, где были ясли, в которые бегала его кормить, разговаривать с ним, мечтала о нашей с ним будущей жизни; дорога, по которой оцепенело провожала его к отцу с верой в это «будущее». Помешательство при отречении от меня отца моего сына тоже было пережито здесь.
Для многих юных опэшников я здесь нечаянно стала «учительницей», стараясь спасти их от разочарований и цинизма. Тут же однажды схватила за шиворот рыжего детину коменданта, начавшего избивать одного из мальчишек, и, наделенная неясно откуда взявшейся сверхсилой, собственноручно вышвырнула его из барака.