Но я не опоздал.

В маленькой излучине высмотрел красноватое пятно лодочки, которую искал, и темную тень около нее.

— Привет! — прокричал этому пятну и тени.

Я ждал, что тень медленно обернется, взглянет на меня, словно в первый раз видит.

«Пришел, — скажет монотонным, ровным голосом, без удивления, без радости, как человек, которому все известно. Все понятно и так ясно, что нечего удивляться. — Во, — подаст мне стеганку. — Это зятева. Прихватил с собой. Надень, а то продует».

Но тень не шевелилась.

Подойдя поближе, я увидел, что это не человек, а дерево, к которому привязана лодка.

Я подождал немного, потом отчалил один.

Рыба не клевала.

Я гадал, какой будет день. Туман не поднимался и не опускался. Только когда солнце поднялось повыше, он начал редеть. Забыв про удочки, я засмотрелся, как грациозно разбегаются по глади озера мелкие серые облачка тумана. Беспокойно мечутся в разные стороны, словно их кто-то расталкивает. Когда солнце начало подниматься, их расцветило розовым, желтым, даже зеленым — нежная прозрачная радуга.

Было утро. Свежее утро.

По большаку проезжали машины, улица шуршала колесами, в кустах запела птица.

Острый готический купол костела вынырнул из зелени деревьев, озеро окрасилось цветом чистой воды, на берегу копошились дети, от причала во все стороны рассыпались разноцветные лодки.

Все было как всегда, но мне чего-то не хватало.

Может, красной лодочки, которой я теперь не видел, потому что сам в ней сидел?

Причалил к берегу. Привязал лодку. Потом медленно взобрался на взгорок.

Пересек большак.

У домика рыбака толпились люди.

Вчерашний круглолицый разводил руками.

— Ну-ну! Сходу, а? Вчера только два ведра карасей натаскал, потом все поехали в город, фотографироваться. Ну, ну… Два ведра поймал! Перед самой…

Я подошел к окну.

В комнате над рыбаком горели свечи.

Лицо у старика было такое же, как вчера, как позавчера, как все то время, что я его знал. Оно было спокойным и немного загадочным. Может, потому, что он успел сказать мне слово?

Я выпрямился и постоял так. И подумал: плохо, что я без шапки.

Очень хотелось снять шапку.

Перевела с литовского София Шегель

Мурзе тявкнула разок, потом еще, потом радостно взвизгнула, но Морта все равно вздрогнула и уронила половник. Он короткой толстой ручкой ударился о стенку чугунка, плюхнулся в кипящее варево широким донцем, большая горячая капля брызнула на верхнюю губу женщины, и когда она облизнула губы, во рту остался горько-кислый вкус.

— Пожадничала, пожадничала, — укорила себя, — не только листья, еще и стебельки покрошила, но, может, если подбросить соли, пропадет эта горечь…

Тут Мурзе подала голос, и Морта отвернулась от дверей, страшась того, что увидит, не зная, кто там на этот раз — ненароком ли забрел, забежал навестить, зашел по делу или Бог весть чего еще.

Так всякий раз, когда Мурзе чуяла пришедшего — мужчину ли, женщину, — вздрагивала Морта и отворачивалась от двери.

Между тем уже и клямка звякнула, и сами двери, открываясь, заскрипели давно не мазаными петлями, и Морта покосилась через плечо, вдруг ощутив поток тепла онемевшей спиной.

И вправду…

— Боженька ты мой…

Да ведь Стяпукас!

Не ждала, так долго его не видела, а вот он, с повизгивающей Мурзе, треплющей его за штанину, с узелком подмышкой. И вроде бы веселый, только весь какой-то обросший, а под глазами — темные круги.

— Уже бреешься? — то ли радостно, то ли огорченно пробормотала Морта. — Уже? Как же так теперь…

— Так уж…

— Давно?

— Нет, — почему-то покраснел Стяпукас, — недавно.

— А чего так почернел? — почти сердито допытывалась Морта. — Небось, ночами не спишь? — пошутила. И вдруг страх камнем навалился: а не Стяпукас ли ночью ходил по двору, не его ли тень накрыла окно, не увидел ли он то, чего ему не надо бы видеть?

— Нет! Нет! Нет! — убеждала она сама себя. — Он бы вошел, все равно бы вошел…

— Что ты, в самом деле, — махнул рукой Стяпукас и соврал: — Спал всю ночь, чего там…

— Показалось, — продолжала она успокаивать себя. — Все со страху… Уже мерещится мне, день и ночь мерещится…

— А я как знала, — громко заговорила, подбадривая себя и парня, — щавеля вот насобирала, надергала и варю, словно тебя дожидаясь.

Теперь Стяпукас помолчал, только посмотрел в осунувшееся, поблекшее лицо женщины, посветлевшее в этот миг, и опустил глаза.