«Ух, ты! Интересно девки пляшут. Больничный-то пригодился. “Стратегия номер два” сработала. В каком-то смысле, конечно».

– Ну, ладно, – решаю не накалять атмосферу я. – А с остальными что? Их там сто с лишним человек – это, значит, минимум сто тысяч на дороге валяются. Вы мне разрешаете действовать, как я сочту нужным?

– Действуй! Но осторожно, потому что за тобой сейчас контроль со всех сторон.

– Хорошо, Виталий Владимирович.

Я поднимаюсь с места и секунду раздумываю, стоит ли мне протягивать руку Бочкову и притихшему Трофимову, или нет. Все-таки, что ни говори, а с этими отличниками и ударниками из списка профкома подстава с их стороны была несомненная. Потом решаю, что подать руку все-таки надо: не следует раньше времени демонстрировать хотя бы шефу, что у меня теперь отныне и навсегда вырос на него большой зуб. Последнее, что я слышу перед тем, как закрыть дверь, – это обращение Бочкова к Трофимову:

– С Кизаншиным надо чё-то делать. После его консультаций приходится успокаивать дипломников. Он им говорит, что вся экономическая теория туфтовая, а правильная только у него. И вообще освобождать вакансию профессора пора…

…М-да! Шустро действует мой начальничек, ничего не скажешь! Кизаншин, семидесятитрехлетний доктор технических наук, в свое время, до прихода Дулкановой, был первым лицом нашей кафедры. Его несменяемый вечно мятый костюм синего цвета, небрежно причесанные жидкие волосы в сочетании с маленьким ростом, нечеткой дикцией с деревенским акцентом и какой-то невообразимой ахинеей, которую он перманентно несет на госэкзаменах, создают ему комичное впечатление воробья на помойке в глазах окружающих, но он этого не знает. А уж как он опозорился на том историческом заседании, когда ректор с деканом представляли нам Бочкова, это вообще отдельная песня. Как он вскочил тогда, в самом конце собрания, по-школьному поднимая согнутую руку: «Разрешите! Раз уж мы заговорили о поднятии уровня научной подготовки в вузе, то мы должны в первую очередь тогда сказать о том, что настоящей экономической теории на самом деле нет!…». Почти все, кроме Махмутова, Бочкова и Прохорова, поняли, о чем он собрался «блаблаблакать» – о своем любимом детище, «теории экономики», которая на самом вовсе не теория, а несколько тривиальных аналогий между экономикой и знакомыми ему техническими системами. Из уважения к его сединам ему до сих пор никто не решается сказать, что его выпущенный универским издательством шедевр – собрание банальностей; что в нем нет даже намека на сравнение с другими подходами, которые в изобилии представлены в литературе и гораздо серьезнее того, что он пытается излагать в своей книге. Всего этого он, конечно, не знает, зато другие если и не знают точно, то просто догадываются. Поэтому едва начавшееся пламенное выступление Кизаншина было прервано хохотом доброй половины присутствующих. Ректор недоуменно посмотрел в сторону странного выскочки, а Махмутов, имеющий богатый опыт ведения заседаний, одной точной фразой закруглил встречу: «Галимзян Галимзянович! Такого вопроса в повестке собрания нет! Это тема не для заседания кафедры, а для теоретического семинара!». Кизаншин удрученно опустился на стул – попытка предстать мудрым старцем в глазах начальства, особенно нового, с треском провалилась. На обычных заседаниях он тоже несет лабуду, которую Бочков выслушивает с таким видом, будто ему срочно требуется антидиарейное средство. В общем, если ВВБ его вытурит, рейтинг кафедры от этого только поднимется. Удачи вам, Виталий Владимирович!..

Примерно через четверть часа недалеко от вахты В-корпуса я снова встречаюсь с Ирой Донсковой и Олей Пензовой. На этот раз настроение у меня заметно боевитей, чем сегодня утром, и это сразу им передается.

– Ну что, Игорь Владиславович? Можно будет сделать, или как?

– Похоже, что можно, но на сто процентов я не уверен. Люди сами не знают, что хотят…

– …Да вообще! – возмущенно фыркает Ирина.

– Тем не менее с этим приходится считаться. Вы пока выписывайте разрешилки, а я вам, если что-то не будет получаться, тут же сброшу эсэмэс.

– Ну, тогда мы прямо сейчас пойдем? – уточняет Донскова.

– Да, конечно. Я вас буду ждать здесь. Давайте, вперед!

Подруги бегут к выходу, а я ищу в справочнике мобильника номер Саматовой. Найдя запись «Эл-ст-07», посылаю сообщение:

«Элеонора, здравствуйте. Сегодня подойдите ко мне в пол-шестого в А-421. Есть обнадеживающая информация».

Ответ приходит быстро:

«Здравствуйте, я очень рада, что она есть! Буду!»

Вскоре возвращаются мои красны девицы, отдают разрешения на досрочную сдачу экзамена и, помахав ручками, исчезают. Я улыбаюсь им вслед и, напевая про себя мелодию из фильма «Миссия невыполнима», иду к выходу. Надо подкрепиться в каком-нибудь приличном месте. В принципе столовая – в двух шагах от вахты, но, во-первых, она, хоть и дорогая, не слишком качественная, а, во-вторых, и это главное, в ней могут быть или те студенты, с которыми мне предстоит иметь дело в недалеком будущем, или те, которые так успешно обыграли меня в недалеком прошлом. И с теми, и с другими пересекаться мне сейчас крайне не хотелось бы, не говоря уж о том, что там вообще может быть слишком много знакомых, заводить с которыми светские беседы мне тоже ни к чему. Надо поехать к главному зданию техуниверситета. Неподалеку от него есть шикарное кафе: до установочных лекций у заочников скоротаю время там.

Группы товарищей, получающих у нас второе высшее образование (естественно, экономическое), а потом и «классических» заочников я разгоняю в общей сложности за час – по двадцать минут на группу (с перерывом). В результате приходится еще довольно долго ждать, когда придет Элеонора. Но вот, наконец, она появляется, говорит «Здрасте!», и теперь я могу облегченно сказать:

– Здрасте. Закройте, пожалуйста, за собой дверь.

Мы остаемся одни в пустой аудитории на безжизненном к тому времени этаже – распрекрасное время для чего-нибудь более приятного, чем обсуждение цен на пятерки и тройки. Но Саматова слишком хитра, чтобы с ней можно было закрутить роман без дальнейших обязательств, поэтому, несмотря на ее сексапильность, я пресекаю подобные мысли всякий раз, когда они ко мне приходят.

Она садится на парту прямо передо мной, по привычке достает ручку и лист бумаги. Но я не собираюсь сейчас ей подсовывать какое-либо чтиво, а просто добродушно улыбаюсь:

– Ну, слава Богу – все разрешилось. Ох, вообще – чё там только не было!

Я снимаю куртку и небрежно бросаю ее на парту, забыв при этом, что во внутреннем кармане остались рубли и двушки, которые мне сегодня утром дали на сдачу в автобусе. Мелочь вылетает не хуже пробки из под-шампанского, весело звеня и подпрыгивая.

– Ой! Ну, вот: все упало, все пропало! – говорит мне с улыбкой Саматова.

– Ничего не пропало – только мелочь, – оптимистично заявляю я. – Пропали только копейки, а все остальное сохранилось.

– И как оно сейчас все выглядит, Игорь Владиславович? В деталях?

– Вы должны будете учить, Элеонора, – просто поставить оценки сейчас уже невозможно, – но поддержка вам гарантирована. На четверку – так… – я рисую пальцем цифры «5», «0», «0», а на пятерку – так… (добавляю семерку, пятерку и ноль).