– Привет! – протягиваю я ему растопыренную пятерню, когда до меня остается пару шагов.

– Здорово! – поравнявшись со мной, пожимает он мою ладонь. – Ты чё здесь стоишь?

– Да вот – тебя жду! – улыбаюсь я.

– Меня? – отчего-то сильно удивляется Гугенхаймер. – Зачем? Я все написал в отчете, как ты просил. К тебе претензий не будет.

– Я не об этом. Ты ведь только что с совета, верно?

– Ага.

– Бочков там ведь был? Что он говорил насчет меня?

– Ну, сейчас – подожди.

Он отпирает замок на двери двести третьей аудитории и пропускает меня вперед:

– Давай.

Мы проходим внутрь, добираясь в конечном итоге до окна, как будто у обоих из нас есть очень веские причины для того, чтобы наш разговор никем не был услышан из коридора. Хотя на самом деле у меня такой потребности нет, но у Гугенхаймера – вероятно, да.

– В общем, он сказал Махмутову, что будет тебя увольнять.

– Сам сказал или Махмутов ему предложил?

– Сам. Сначала он говорил, что к тебе есть какие-то претензии по части проведения занятий. Кто-то чё-то на тебя написал…

– …Не Уткин?

– А-а, точно! Уткин! Вот его служебку Бочков показал, потом говорит такой, что будет тебя увольнять. Махмутов ответил: «Ладно».

– Понятно. Спасибо тебе, Петр, – выдавливаю я. – Ты мне здорово помог. А он случайно не сказал при этом, что половина денег, из-за которых шум-гам начался, ему предназначались? Что он сам к этому напрямую причастен?

– Бочко-ов? – глаза Гугенхаймера, кажется, сейчас станут вылезать из отведенных им природой отверстий.

– Ага. А ты как думал? Что я с ума сошел – такие цены ставить?

– Ни фига себе… – Гугенхаймер всё еще явно не может прийти в себя от услышанного.

– А теперь он меня же хочет и уволить.

– Понятно… Ну, ты держись, не поддавайся просто, и все. Чё он тебе сделает? Как он может тебя уволить?

– К сожалению, может, – грустно говорю я. – Зацепиться есть за что. Ну, ладно, Петь: я грузить тебя больше не буду, пойду – мне кое-с-кем пообщаться надо. Спасибо тебе еще раз…

– Не за что… Ладно, давай держись – я за тебя, но ты это… Постарайся как-нибудь уж. Аккуратно…

Последняя фраза звучит по-своему забавно, но я даже не улыбаюсь.

– Спасибо.

Мы жмем друг другу руки, и я быстрым шагом покидаю комнату, направляясь в Е-корпус. Надо поговорить с Ивановым. Даже, если мой дорогой шеф и не врет, и Никитич действительно предлагал накатать на меня петицию от кафедры, у меня всегда с ним были хорошие отношения, и я не верю, что они так легко могли разрушиться из-за одной, пусть и на редкость заметной, жалобы. Надо спросить у него прямо, насколько серьезен наезд на меня со стороны «Проммаша». Бочков теперь навсегда вычеркнут из списка контактов.

Я уже почти полчаса торчу в приемной у Иванова. Его секретарша Лера Фомичёва периодически сочувственно поглядывает на меня, но, предложив присесть, больше не говорит мне ни слова. Отвечает на телефонные звонки, что-то пишет – в общем, делает свою обычную работу, но не спрашивает, как всегда, о моих делах или ещё о чём-нибудь в этом роде. Я, естественно, тоже инициативы не проявляю – просто жду, когда откроется дверь, и из кабинета Иванова наконец-то вылезет пудовая задница одной из патронесс учебного отдела. Это происходит на тридцать второй минуте ожидания и я, кивнув Лере, как бы получая дополнительное согласие, прохожу к ее боссу.

Аппартаменты нашего проректора по учебной работе приличные по метражу, но не слишком: в моем родном нефте-химе аналогичные владения покруче будут. У самого хозяина кабинета, несмотря на чисто русское имя, внешность скорее восточная: эдакая смесь Алека Болдуина с Аманом Тулеевым с перевесом в сторону кемеровского губернатора. В ответ на мое приветствие Иванов привстает с кресла и протягивает руку – впрочем, не столь бодро, как всегда.

– Василий Никитич! – начинаю я. – Ну, вы, конечно, слышали о моих трудностях…

– Слышал-слышал! – кивает он. – Неприятная история.

– Еще бы! Но вы мне скажите, пожалуйста, позиция ректора по ней какая? Он требует сейчас моего увольнения?

– Не-ет… По крайней мере, насколько я знаю, так вопрос не стоит.

Иванов говорит спокойно и уверенно, и по его спокойному тону, а главное – отсутствию каких бы то ни было невербальных признаков лжи я понимаю, что врал мне совсем другой человек. А Иванов, как, собственно, и следовало ожидать, говорит правду. Про его якобы просьбу насчет коллективной петиции от кафедры теперь можно даже и не спрашивать.