Шрифт:
НИКОЛАЙ ПЕРВЫЙ
Обеды и победы, То смотры, то парад. Бывают мор и беды, Но хуже их стократ Буянов-декабристов Неукротимый нрав. Он вреден и неистов, Вне правил и без прав… Да есть еще тот пылкий Арапа внук, пиит, Опасный даже в ссылке… А впрочем, он убит. За ним – другому кара, Хоть вовсе не плохи Опального гусара Кавказские стихи: «В долине Дагестана… Лежал в полдневный зной… В груди дымилась рана…» Но кто тому виной? Промолвил, брови сдвинув И поведя плечом: Его убил Мартынов, Но я-то тут при чем? Жалеть? Щадить? Нелепость! Враги сильны и злы. Трон защищают крепость, Сибирь и кандалы. Так, может быть, и лучше Дуэльной пули свист? Был Лермонтов, поручик… Был Пушкин, лицеист… И это всё зовется «Дворянство» и «оплот»! Он горестно смеется, Кривя надменный рот, И в омуте зеркальном Блуждает мутный взгляд… А в дальнем зале бальном Огни уже горят, Горят, как над трясиной, И он вольется в них… На вате грудь. Лосины. Туман в глазах пустых. ЧЕТЫРЕ ВЕТРА
Овеян пылью, смугл и зол, С губами, от жары сухими, Восточный ветер к нам привел Других, чтобы сразиться с ними. Насторожившаяся тишь Становится угрюмо-мрачной, И Южный ветер, пьян и рыж, Вступает гневно в бой кулачный. Я ненавижу этих двух, Обнявшихся в смертельной схватке, Протяжный вой, угарный дух И небо, собранное в складки. Но вот, в деревьях трепеща Студеным ливнем, хлынул третий, В лохмотьях серого плаща От Запада бегущий ветер. Он должен двух других задуть И разметать бессильным прахом, Готовя Северному путь Широким водяным размахом. И тот идет. Он стар, суров, Бронею льдов окован крепко… Таким был явлен Саваоф На фреске Феофана Грека. Прислужник Западный прилег, Готовясь к долгому ночлегу, В ущелье гор, в олений лог, Подставив грудь и плечи снегу. Тогда настала тишина, В которой драгоценным кладом Лежат до срока семена, И корни дремлют с ними рядом. И в этой мудрой тишине, Где вьюга мягко зазвенела, Идет, идет в моем окне Любимый ветер, снежно-белый. Он обойдет мой дом вокруг И тихо встанет у порога, – Моих стихов судья и друг С бесстрастными очами Бога. 1971 * * *
Тот, кто взял на себя приказ И принял позор, не дрогнув, Разве не был в тысячу раз Сильнее кротких и добрых. «Ты пойдешь и предашь меня», – Кто другой так властно прикажет? А вдали – языки огня От факелов римской стражи. И готовы тридцать монет – Символическая подачка… Отрешиться?.. Спрятаться?.. Нет. Он пойдет. Ведь нельзя иначе. Предательство, смертный грех, Оправдания не находит… Самый стойкий и верный из всех, Он пойдет. Не на грех, – на подвиг. 1959 ВСТРЕЧА
По вечерам не надо встреч с людьми… Идешь по успокоенной дороге, Не в темноте, – в каком-то темном свете От еле видного, пустого поля… Угадываешь поворот, тропинку, Доверишь ей себя… И вдруг, налево Обрыв. Быть может, пропасть. Не понять. Но неизвестность дышит и доносит Чуть горьковатый запах дыма, хвои: Там, в пустоте, которой нет названья Сгущается и стелется туман. Он напоен всё тем же темным светом, И различимей делается справа Оправленная в дерево решетка. За ней кустарник плотно стиснул ветви, И крыша дома выглядит грибом. Не первым был тот незабытый вечер, И, вероятно, я не раз бродила По краю оседавшего тумана, И крышу замечала, и трубу, – Изогнутый над садом знак вопроса… И все-таки, он первый… И последний: Я никогда туда не возвращусь. Бывают встречи… Не с людьми, не с чем-то, Что хочется и можно потерять, А с концентрацией огромной жизни, Своей и не своей, лицом к туману… Бог знает почему меня влекло Прокрасться ближе, напрягая зренье, И заглянуть. На придорожный камень Я поднялась и руки протянула, И ощупью раздвинула кусты Над оцарапавшей меня оградой. В пролете, между черными ветвями, Виднелся небольшой, невзрачный дом. Дверь на засове. Досками забиты Слепые, перекошенные окна, А на крыльце, прижавшись к косяку Полуживой и отслужившей двери, Зеленая попыхивала искра – Светляк. Единственный в тот странный вечер: Их не было ни по дороге в поле, Ни в воздухе, ни на краю провала, А этот, одиноко полыхая, Улегся в щель, горел и не сгорал. Нет вывода, нет умозаключений, Нет даже романтической печали. Есть только ощущение, – не стыд, – Что я украдкой в чьем-то дневнике Последнюю страницу прочитала И, не дойдя до самой главной строчки, Забросила в кусты… На самом деле Я просто руки отвела. И сразу Обратно хлынув, листья вновь сомкнулись Сплошной, зашелестевшею завесой, И не осталось больше ничего. Слова… Слова… Всё не о том, не то, Всё рядом, над и под невыразимым, Не нашим смыслом вечера и встречи, Забитых окон, мертвого крыльца. Слова, слова… Всё не о том, неточно И слишком осторожно, где-то с краю… А если, вздрогнув, вспомнить светляка, То где их отыскать? В каких глубинах? 1971, Москва * * *
И снова тучи, собранные в складки, Унылый вид опустошенных рощ. Клен растерял последние перчатки И голыми руками ловит дождь. Я подберу на память две-три пары Из кордуанской кожи… Мне их жаль. К чему он наряжался, щеголь старый? Не собирался ли на бал, в Версаль? Перчатки разрисовывала осень И, на расцветку красок не щадя, Не думала, что ветер их забросит В холодный сумрак и в смерчи дождя. Мне надо их сберечь. Мне надо дать им Дворец, где жизнь по-своему жива: Я положу их в шкап, поближе к платьям, Опавшим, как осенняя листва, Ненужным навсегда… Им не хватало Таких перчаток праздничных, таких Похожих на закат, на парус алый, Под филигранью жилок золотых… Закрою дверцу, не грустя о них: Им вместе легче не дождаться бала. * * *
Летит паучок, паучок, В холодной кирпичной щели. Упал он, сухой стручок, С воздушной своей качели. На диво легка качель, И в легкости вся награда. Достигнута, видно, цель, К чему она, – знать не надо. Подогнуты лапки. Спит. Кругом пустынно и глухо. В кирпичный двор не влетит Готовая к жертве муха. Но добрый, медленный дождь Был так с паутиной дружен, Что стала живою дрожь Повисших на ней жемчужин. Из щели вода течет, От отблесков розовея, Не знал, не знал паучок, Что сплел ожерелье фее. ЛИСТЬЯ
Листья лежали ковром. На ковре золотом наш дом Прекрасным, как в сказке, стал И сам себя не узнал. Шевелились листья, шурша, И осень была хороша! Сейчас ковер-самолет Всколыхнется и поплывет, И дом уплывет на нем Многоярусным кораблем… Соседка вышла с метлой, Соседка была не злой, Желала людям добра: Добралась метла до ковра, Гоняет, кидает прочь… – Не хотите ли мне помочь? В канаву и за кусты Убрать сухие листы? – Я шла по красным шелкам, К закатным шла облакам. Не осенний ли день простер Перед ночью ковер-костер? Влюбился дом в красоту. Заглянув в него на лету, Вились, кольцо за кольцом, Листы над пустым крыльцом… Говорю, – сама не пойму, К чему говорю? Кому?.. У метлы, от вечерней росы, Тараканьи взмокли усы. Шныряя взад и вперед, Метет она и метет. Уныло, со всех сторон, Лысеет голый бетон. Соседка душой проста, Для нее в другом красота: Был бы двор, как передник, чист! Исчезает последний лист… 1974 ГРОЗА
Клубилась мгла темно и мутно, Окутав саваном сады. Они дышать боялись, будто В преддверии большой беды. И безвозвратно уплывали В ничто, от неживой земли, А из-за гор нахлынув, дали Вплотную к дому подошли. И дом, в испуге окна жмуря, Старался угадать впотьмах, Не зарождается ли буря В свинцово-бурых пеленах. Потом прорвался сумрак сизый Перебегающим огнем, И молниям ответил снизу, В смерчах дождя, суровый гром. В сплошном дыму воды, сквозь хаос Без очертаний, без теней, Береза чудом жить осталась На перепутье всех огней. Они в ветвях ее горели, И вспышки брызгали кругом, И окна от нее прозрели, Звеня сияющим стеклом. Нырнет во мрак упругим телом, И гром покатится, ворча, И вновь она сверкает белым, Как одинокая свеча. Забыв, что цепкими корнями Высокий стан в земле увяз, Береза машет рукавами, Готовая пуститься в пляс.